Ужасно роковое проклятье
Шрифт:
— Моего отца пытались убить, он в тяжелом состоянии, я хочу выпить русской водки, помогите мне, пожалуйста!
Настала наша очередь виртуозно гримасничать, осознавая сказанное.
Через полчаса мы оказались именно там, где требовалось — в маленьком, безлюдном и беззвучном ресторане. Почти моментально на сцену явился штофчик со стопочками, и Кавальери долго-долго смотрел в его хрусталем сверкающие недра, точно это был шар гадалки, предсказывающий будущее и возвращающий прошлое. Потом, точно спохватившись, Франческо принялся опрокидывать в себя рюмку за рюмкой. Наверное, давал себя знать опыт употребления текилы — ее тоже пьют не глоточками, а опрокидонтом. Слова лились из итальянца Ниагарой, перемежаясь вначале паузами, затем — вздохами и наконец — всхлипами. Соня всхлипывала в унисон своему чувствительному Дон Жуану, поэтому ее перевод мы поняли не полностью. Хотя суть уяснили довольно скоро — ситуация была знакомая.
Оторвавшись от Сониных уст, душка Франческо вернулся к исполнению сыновнего долга. Пару дней назад, обнаружив Сонину непричастность к травле семейства Кавальери, синьор Алессандро занемог, стало пошаливать сердце. После перебранки в галерее сильно ослабевшего дяденьку даже пришлось, старательно поддерживая, отвести на минуточку в приемную, иначе тот не дошел бы до стоянки. Привезя недужного папашу в отель, Франческо сидел с ним, расспрашивал, выпытывал, но старая развалина держалась, как Форт-Нокс. Ничего конкретного про фамильную тайну сынок не узнал, а на следующий день, смутно ощущая свою вину, отправился в "Кому-АРТ", извиняться. Подзадержавшись на сутки с лишним в Сониных объятьях, Франческо, разумеется, беспокоился о папином здоровье, но он и представить себе не мог подобной катастрофы: папочка лежал в постели, с головой накрывшись одеялом, не издавая ни звука и без единого движения. Вначале Франческо решил, что отец демонстрирует таким образом свое одиночество и заброшенность, капризничает, словно ребенок — иногда и железобетонная натура Алессандро требовала разрядки и душевного тепла. Но то, что папенька, с его больным сердцем, лежит под душным одеялом, вызвало у сына резонное беспокойство. Несколько раз попытавшись заговорить с отцом и не добившись ответа, Франческо отшвырнул в сторону мягкие складки и… увидел огромное пятно крови, седой затылок Алессандро, слипшиеся от крови волосы и кисть руки, конвульсивно стиснувшую угол матраса.
Вопя не хуже Элеоноры, парень выскочил в коридор. Скорая обнаружила, что старичок еще жив, хоть и очень плох. Франческо отправился в больницу как раз в тот момент, когда милиция паковала подсвечник в форме девы с кувшином, соблазнительно изогнувшей бронзовый стан. По всем приметам, к стану прилагался плафон, но его на месте не оказалось — а в волосах Алессандро виднелись мелкие осколки стекла. В больнице испуганному Франческо сообщили, что его отец отделался сильным ушибом, тяжелым сотрясением мозга и, вероятно, приступом аритмии, но жить будет. Очнувшийся предок смог только одно прошептать удрученному потомку: "Мститель… Опять…" — и снова впал в забытье. Тут Кавальери-младшего прогнали от ложа больного и посоветовали заглянуть, когда папаша будет не так слаб и нервен.
От водки наших главных информаторов — Соню и Франческо — развезло неимоверно. Впрочем, им позволительно. Мы погрузили в авто любовную пару, павшую друг другу в объятья и кропившую сиденье обильными слезами жалости и взаимного умиления, после чего поехали домой. Кавальери я отвел к Соне, как и саму Соню, поминутно интересовавшуюся: "А куда мы? А где мы? А кто это? А зачем это?" Приступы пьяной любознательности глупой девчонки сопровождали нас до самого дома. У меня Данька рухнул на диван, закинул руки за голову и вздохнул:
— Ты смотри, как все лихо закручено!
— Слушай, а ведь дяденьку кокнули уже после Вериной смерти, — пробормотал я, не зная, с чего начать.
— Ну да, — глубокомысленно подтвердил Данила, — после. А что?
— Может, он что подозрительное видал?
— Да вряд ли! — не согласился Даня, — Он, когда в галерее был, чуть от инфаркта не помер, где ему было обстановку разглядывать! Но убийца не Кавальери-отец — теперь-то уж точно.
— А кто? Кавальери-сын? Адвокат? Или, может, Брилла?
— Ну почему сразу эти трое? А если посторонний кто? Даже наверняка — это посторонний. Итальянец он или русский — другой вопрос. Он и обнаружился раньше приезда Кавальери с их гоп-компанией, и соседку твою шмонал еще два месяца назад, и тетку ее…
— Стоп! — заорал я, подпрыгнув на месте, — Тетка! Про тетку-то мы и забыли!
— Почему забыли? — удивился Данила, — Мы же ей все распечатали, папки я отвез, даже степплер ей купил за свои за кровные…
— Да не в скрепках-папочках дело! — досадливо отмахнулся я, — Вы же с Софьей в бумажках рылись, домой мотались, а я с бабусей вплотную пообщался, плотнее некуда.
— Да ну? — с двусмысленным изумлением поднял бровь Данька, — Так-таки и некуда?
— Да иди ты со своими шутками юмора знаешь куда? — рассвирепел я, — Лучше слушай, что говорю! Тетенька упоминала таинственного Феденьку — родственника из Европы, который приходил, интересовался тем самым семейным древом, в архив нос совал, деньги сулил немалые за полную опись. Понимаешь, что это значит!
— Это значит, что ты, Оська, явный идиот! — неожиданно рявкнул Данила, — Ты почему молчал, дубинушка стоеросовая, слова народные?
— А ты поговори с сумасшедшей бабой часов пять-шесть кряду, а потом перечисли, какую хренотень довелось услыхать — по порядку и в подробностях!
— Ладно! — смягчился Даня, — Вспомни все, что эта Жо… п-п-п… прости Господи, сказала про европейского Федю.
— Да больше ничего: заходил, мол, интересовался, обещал издать историю Хряпуновых за хороший гонорар.
— Надо завтра же ехать к тетушке, узнать, как выглядел, как был одет, с акцентом говорил или без — все, что вспомнит! — голосом Фокса Малдера стал излагать Данила.
Вряд ли это поможет. У бабуськи в голове и вчерашний-то день не задерживается, где уж вспомнить события двухмесячной давности! Но что поделать: следствие переместилось в прошлую жизнь — баловство дедушек, глупости бабушек, недомыслие тетушек и корыстолюбие дядюшек. Подозреваемых было, как женихов у Агафьи Тихоновны: слишком много, чтобы взять первого попавшегося, и слишком мало, чтобы найти подходящего. С одной стороны — родственник, невесть откуда взявшийся, с другой — арестованный Чингьяле, умирающая от беспокойства Брилла, скорбящий Франческо (разве не бывает на свете скверных мальчиков, замышляющих дурное против папочек и мамочек?), с третьей — может, какой сослуживец гадит… И ни у кого нет надежного алиби! Мотива, впрочем, тоже. Или у всех один — выдоить из Кавальери сумму посолидней.
Да, еще Софья говорила про итальянского малого по имени Кавалла, который унаследовал от своего недалекого предка по имени Антонио жадность, мстительность и темперамент истинного халявщика. Что ж, кандидат не хуже и не лучше остальных. Но если он крутится где-то рядом, то вряд ли под своим именем. Им может оказаться кто угодно, хоть уборщица дурацкого Сонькиного заведения — как ее там, тетя Мотя, что ли? Надо с Данилой посоветоваться, он в логике посильнее моего.
Услышав с дивана мирное сопение, я понял, что остался без собеседника. Припомнив, как в былые времена сиживал перед схемкой, выводил плюсы-минусы, за и против, я пошел на кухню и поставил чайник. Я, конечно, не Бэтмен — без конца мир спасать, но покушений в последнее время многовато. Если папашу Кавальери кокнул Чингьяле, безобразия прекратятся, спокойная жизнь вернется — но верится в это с трудом. Адвокаты, если верить западным фильмам, поголовно люди беспринципные, неискренние, за копейку удавятся. А Микеле был такой славный, симпатичный, влюбленный — неужто, кохая свою любушку Лео, он себе только алиби обеспечивал, и все? Конечно, никаких объективных данных нет, что наш итальянский друг невинен, как молочный поросенок, но психологически… Или, например, его любовница — могла она Чингьяле подставить? Теоретически — могла. А трехчасовой оперный концерт без заявок слушателей мог быть исполнен из расчета на легковерие всех подряд: нас, российской милиции в лице добрейшего Кубытьки, самого посаженного в кутузку Микеле. Вот, однако, в чем загвоздка: женщины охотно пользуются ядом, пистолетом, даже по башке могут треснуть, как мы с Данькой однажды имели случай убедиться, но перерезать глотку другой бабе одним идеально точным ударом, а потом любоваться, как жертва фонтанирует, заливая все вокруг кровью — для прекрасного пола поведение, мягко говоря, нетипичное. Нож — прерогатива мужчин. Хотя и тут бывают исключения…