Ужасно роковое проклятье
Шрифт:
— Слушай, — ядовитым голосом поинтересовалась я, — а тебе-то какое дело до причин Винченцовой тоски?
— Ой, Соня, — Оська отвел глаза, — у меня одна печаль: как бы ты не влипла со своим Кавальери — вроде дедули твоего в давние времена…
— Это почему же? — в моем тоне прорезался металл.
— Да ведь внучок-то — копия дедули! — взорвался Гершанок, — Ты смотри, как он папочку слушает! Говорят ему: ухаживай — он ухаживает, говорят: пойди, поругайся насчет посредников — бежит ругаться, а скажи папахен: отцепись ты от нее, она нашей семье не опасна, но и не нужна вовсе — что он делать станет? То-то… — без энтузиазма закончил мой заботливый друг.
Потом мы оба помолчали: я — растроганно, Ося — печально.
— Ось, — примирительно пробормотала я, —
— Ну, хорошо, если понимаешь, — вздохнул Иосиф, — Но ты подумай наперед, ладно?
— Наперед чего? — осторожно спросила я.
— Ну… перед свадьбой, — протянул Оська.
Настал мой черед хохотать под лапкой козырьком, прикрывши глазки. Ну до чего мужики народ скоропалительный! Я дальше чем на две недели боюсь загадывать, а он меня уже с Кавальери поженил, повенчал, развел и бросил с детьми — и все без ведома главных участников действа! Я сообщила глупому, но заботливому приятелю, что ни в какой брак пока не вступаю, а романировать можно и с полной размазней — если это романтически настроенная, мускулистая, с приятными чертами лица и холеной шевелюрой размазня итальянского приготовления. Похоже, Иосифа от моего прагматизма слегка покоробило, но ничего — вперед наука: не записывай в дурочек Гретхен всех баб подряд.
Помирившись, мы сели пить чай, уютно беседуя про чередование сильных и слабых натур в роду Кавальери. Пришли к выводу, что Алессандро пошел в маму — ту самую "барракуду", а Франческо, скорее всего, воспитывался дедушкой, пока бабуля и папуля зарабатывали на содержание и реставрацию имения. Жена Алессандро, насколько я поняла из рассказов Франческо о детстве, проведенном в "Дорри альти", умерла родами, а брать вторую он не захотел — может, покойницу сильно любил, а может, руки не дошли. При таких занятых родственниках дедушка для Франческо был главный близкий друг, образец и воспитатель. И мальчик перенял дедовы привычки (лишь некоторые, слава Богу!): романтизм, желание любить и быть любимым, гедонизм и непрактичность. И неча на псише пенять, коли Квазимодой звать!
Мы славно посидели, домой я пришла умиротворенная и спокойная. На ребят можно надеяться, они меня своей поддержкой не оставят. Все будет хорошо. Пока я, напевая, порхала по квартире с метелкой для пыли, меня посещали только идиллические фантазии — Софи Хряпунова во Флоренции, Кавальери на свою возлюбленную не надышится, чертов злоумышленник растворился во мгле… Телефон! Недоброе предчувствие пронизало меня с головы до ног. В трубке раздался голос, больше напоминающий волчий вой:
— Сонья-а-а-а-а!!!
О Господи! Это же Брилла! В какую еще пакость она вляпалась? Табуреткина пассия Раюха Кислоквасова убивать ее приехала, что ли?
— О Сонья, — надрывалась трубка, — только вы можете помочь ему, только вы! Он погибнет, его там убьют!
Кажется, речь не о Табуретке и не о Раиске.
— Успокойтесь, Лео, успокойтесь! Все по порядку, с начала!
— Микеле забрало КГБ! Он убил вашу помощницу!
Что за помощницу? А, Верочку! Как Микеле? Почему Микеле?
— Тюрьма! Лагерь! Зона! Он умрет! Он такой хрупкий!
Ну, насчет этого Элеонорка переборщила: "хрупкий" — последний из эпитетов, который можно применить к Чингьяле.
— А за что он мог убить Веру? — опасливо поинтересовалась я.
— Кого? Это они говорят — убил! Микеле не мог! Он очень нежный!
Так, значит. Сначала хрупкий, потом нежный.
— А кто они?
— А-а-а-а! О-о-о-о!
Все ясно, но ничего не понятно.
— Элеонора! — как можно тверже произнесла я, — Рядом есть кто-нибудь? Дайте трубку тому, кто рядом!
— Майор милиции Кубытькин слухае! — рявкнула трубка.
— Господин Кубытькин, меня зовут Софья Хряпунова, я сопровождаю делегацию от галереи "Кома-АРТ", изложите суть дела, пожалуйста! — выпалила я.
— Гражданину Италии Микелу Чингьялу предъявлено обвинение в убийстве Веры Сергеевны Заборовой, гражданки эрэф, — смягчилась трубка в ответ на обращение "господин", — Улики против него очень серьезные. Неопровержимые даже. Это все, что я могу вам сказать. И если можно… — трубка перешла на просительный тон, — гражданку Брылю… забрать, что ли…
— Брылю заберу, — твердо пообещала я, спросила адрес и побежала назад к Осе.
Глава 9. "И предков скучны нам роскошные забавы…"
Ну и денек! Когда Сонька ворвалась ко мне и принялась тараторить про Чингьяле и какую-то Кубытьку, мне даже нехорошо стало. Свихнулась, думаю, не иначе. Не вынесла душа поэта минуту жизни трудную. Но, сообразив, в чем дело, я в ужасе охнул и кинулся к телефону — Данилу разыскивать. Без его умения разговаривать с валетами всех мастей нам тяжело бы пришлось. Бриллу мы нашли быстро: своими рыданиями она оглашала не только само здание, но и окрестные улицы. Бедные менты не знали, чем бы еще законопатить уши, а просто вывести вон извергавшую пожарно-сиренные звуки синьорину, видимо, опасались — иностранка все-таки. К тому же та наверняка стала бы орать под окнами. Даже нам с Даней стало не по себе: мы ведь первый раз увидали истинное лицо истинной неаполитанки. Конечно, в комедии оно намного забавнее, а вот реальность несколько… обескураживает. Трое слегка позеленевших от утомления личностей совали Лео стаканы с водой, таблетки, носовые платки, остальные, разбежавшись по углам, делали вид, что увлеченно занимаются любимым делом. А сама Брилла вела себя, словно сопрано на прослушивании в Ла Скала: отталкивая стаканы, таблеточки-салфеточки и прочие препятствия между нею и большим искусством, она деловито набирала воздуху в грудь, долю секунды держала паузу и вновь издавала вопль: "А-а-а-а-а-а-а-а!!!" — с фиоритурами, с тремоло и Бог знает, чем еще. С ума сойти, в общем. Мы бы и сошли, но нас Сонька спасла: она схватила заходящуюся в истерике Элеонору за шкирдон, хорошенько встряхнула и без смущения отвесила той пару пощечин. Лео хныкнула напоследок и прекратила свое бель канто.
Благодарный Кубытькин, до нашего появления тщетно пытавшийся вызвать итальянского посла в районное отделение милиции, наконец вздохнул спокойно. Отдышавшись, он даже сообщил нам три главных улики против Микеле: отпечатки пальцев Чингьяле обнаружены на лезвии кинжала, платок с пятнами крови — в кармане адвокатского пиджака, алиби у него сомнительное (Элеоноркиным уверениям, что любовник не отлучался из постели трое суток, особой веры не давалось) — и посоветовал найти дяденьке хорошего адвоката. Милицию отродясь не интересовали разные мелочи вроде мотива и психологических характеристик подозреваемого, и наша компания не стала зря третировать прямо с лица спавшего Кубытькина. Но вопрос: "За каким лешим итальянский адвокат порешил русскую секретаршу через пару дней после знакомства, причем для этого жуткого злодеяния покинул любимую женщину в самом пикантном настроении?" — остался. Тому, кто хоть мельком узрел сексапилку Лео в порыве страсти нежной, ясно как день — от такого зрелища пишбарышень ятаганом резать не побежишь. Впрочем, кажется, родная милиция все же решила проверить наличие садистских комплексов у бедняги Микеле. Вот вам и "Молчание ягнят" — даже им на мозги повлияло!
Мы везли в гостиницу синьорину Бриллу, та хлюпала носом, уткнувшись в мизерный платочек, а Соня с Данькой пытались заверить несчастную Элеонору в непомерном бескорыстии и профессионализме наших правозащитников. Пока они на два голоса утешали даму, я попытался найти адекватное объяснение одной из двух версий: либо Микеле действительно убил Веру — значит, связан с событиями последних месяцев денежным интересом; либо его подставил человек, осведомленный о каждом шаге любого члена делегации и получивший доступ даже к их личным шмоткам. Он что, через телескоп за итальяшками наблюдал, жучков в номера понаставил, горничной переоделся? Впрочем, и в подобном идиотизме нет ничего невозможного. В отеле Соня накормила Бриллу снотворным, уложила в кроватку и прикрыла пледиком — пусть поспит, бедняжечка, умаялась. Орать во все горло три-четыре часа кряду — даже для неаполитанки тяжко.