Ужасный век. Том I
Шрифт:
Вряд ли слушатели могли в полной мере понять, о чём Лэйбхвинн рассказывает — просто по малолетству своему, но детали и не так важны. Шаман прежде всего желал донести суть. Уже совсем стемнело: фигура и лицо старика неровно освещались потрескивающим костром. Лучшая обстановка для такой истории.
— И сам Калваг, двадцать восьмой Лесной король, тоже не внял Ведьмину Кругу. Он верил в свой меч и свой щит, он верил лесным духам, но не верил Гелле. А она не принудила Лесного короля, хоть и могла бы, потому что говорила: «Лишь по доброй воле».
— Почему так? — старший из собравшихся,
— Потому что таков Порядок. Иначе не устроено. Иначе не духи лесные правили бы Орфхлэйтом, не мы и не наши Лесные короли, но сами ведьмы. А это не так.
— И Гаскойн убил Калвага!
— Нет. Кто рассказал вам такую чушь? Гастон Гаскойн не убивал Калвага. Барон сам погиб в бою, пал от меча Лесного короля. Но рыцари разбили войско гвендлов. Они похоронили правителя по глупому обычаю своей веры, а потом похоронили Калвага. Зарыли его живьём в землю, не ведая, что творят. Они не знали, какова судьба всего, что ложится в землю Орфхлэйта. Рыцари думали, что это просто оскорбление для гвендла. Они ничего не понимали и до сих пор не понимают. Рыцари жестоко умертвили последнего из Лесных королей, но потому-то как раз и не суждено Калвагу быть среди них последним.
— Поэтому король вернётся?
— Конечно. Всё, что ложится в почву Орфхлэйта, возрождается на ней всходами. Мы жжём тела умерших, и их пепел удобряет землю. Из этого пепла прорастает каждое дерево, и из пепла мы вновь и вновь рождаемся в лесу. А те, кто закопан, ждут своего часа. Мёртвые восстанут, выйдут из леса и поведут в бой живых. Это случится не позднее, чем положено. Не раньше, чем велит Порядок. Когда враги древнего народа меньше всего будут этого ждать, и когда сами мы меньше всего станем верить в старые легенды. Вражда кланов прекратится. У гвендлов вновь будет Лесной король, двадцать девятый и более великий, чем все предыдущие. Всякий, кто не верит в это, саму Сибилхин обвиняет во лжи.
Лучший аргумент в любом споре о древних пророчествах. Про Лесных королей далёкого прошлого болтали всякое, и сколь бы ни уважали шаманов — увлекшись резнёй между кланами, не очень-то верили в нового короля Орфхлэйта. Слишком давно не было этих королей. Многие века…
Однако кто бы в ответ на такие слова сказал — Сибилхин лжёт? Надо быть совершенным безумцем, чтобы ляпнуть подобное. Кто прогневает Ведьмин Круг — долго не проживёт и просто так не умрёт.
Лэйбхвинн продолжал рассказывать, но больше не смотрел в лица детворы. Старик глядел в небо, и ему казалось, что рассыпанные над Орфхлэйтом звёзды начинают двигаться по кругу. Круги на небе, вытатуированный на его груди круг, Круг самой жизни. Порядок, согласно которому движется всё. Так было и так будет.
***
Бернард напился не особенно сильно и протрезвел по обыкновению быстро. Ночь-то уже настала глубокая, но из зала пока разошлись по покоям не все: шум снизу по-прежнему доносился. Кто-то ещё даже танцевал.
Принц и сам был бы рад предаться веселью — по примеру брата, покинувшего застолье в хорошей компании сразу за пиком кутежа. Но не получалось. Хмель понёс юношу на другую волну, довольно печальную. Он ведь не вчера вернулся к королевскому двору. И не третьего дня. Год уже прошёл, но…
Бернард поднялся на широкий балкон под крышей дворца. Вид отсюда, надо признать, открывался великолепный.
Перед юношей раскинулось озеро Эшроль — в безветренную и лунную ночь особенно красивое. Недвижимая гладь, отражающая холодный свет: многие сказали бы о зеркале, но Бернард думал о клинке. Далеко-далеко, на другом берегу, гораздо выше окаймляющих Эшроль лесов, тянулась к безоблачному тёмному небу огромная тень — вся в огоньках. Кортланк.
Издалека столица Стирлинга напоминала ночью колоссального дракона, прилегшего на берегу озера: башни и шпили соборов — словно острый гребень вдоль спины. Огни в окнах и на стенах — будто золотые монеты и самородки, разбросанные вокруг сказочного чудовища. А сам королевский замок, построенный на выступающей из озера скале — как драконья морда, увенчанная рогами.
Кортланк был на вид суров, но красив: под стать всему королевству, пожалуй. Хотя в южных землях Стирлинга, где делали вино, Бернард не бывал. И судить о тех краях мог только по рассказам — пусть они к столице гораздо ближе, чем Вудленд.
Вудленд, да. Там остался человек, с которым Бернарду уж точно приятно было посидеть за кубком после охоты. Если начистоту, с Робином принц чувствовал куда больше общего, чем с кем угодно в этом дворце. Даже немножко больше, чем с братом. Немножко. Но всё же.
— Братик! Едва отыскал! Ты что тут делаешь?
Стоило вспомнить о Ламберте — как вот и он. Принц только слышал голос: не обернулся.
— Я?
— Ну а кто же! Я-то тебя искал, никакой тайны. Что за меланхолия? Хорош, братик, дичиться. Хочешь ты того или нет, но к прелестям двора я тебя приучу.
Бернард ценил эти старания Ламберта, без сомнения. Просто получалось всё пока как-то…
— Приучишь, конечно. Просто… взгрустнулось немного. Бывает от вина такое.
— Со мной не бывает! Но, впрочем, понимаю.
Младший принц наконец посмотрел на брата. Оказалось, что тот поднялся на балкон отнюдь не в приличном для особы королевской крови виде: закутанным в атласное покрывало. Наверняка без одежды под ним.
— Похоже, ты времени даром не терял.
— Конечно! И знал бы ты, в чьей компании не терял… Век наш трагически недолог, а потому и должен быть особенно сладок. Напрасно ты тратишь прекрасную летнюю ночь на дурацкие одинокие размышления. Знаешь, сколько внизу охотниц сделать её интереснее? Особенно после…
— Ох, хватит про этого вепря, я тебя прошу. Ничего особенного.
— Чушь! Именно так составляют себе славу. Отец вечно говорит, что…
— Отец говорит о другом. Да: своей королевской крови в жилах мало. Нужна чужая на клинке.
— Ну вот!
— Ламберт, это ведь не про охоту. Про войну.
Старший брат фыркнул.
— Только про войну от тебя и слышу!
— А без неё надёжной славы не бывает.
— Это тебе Гаскойн в голову вбил? Все мы уважаем старика, конечно же, только вот он… как бы это сказать, чтобы ты не обиделся за воспитателя… некоторым образом ограничен в суждениях. Он сам ничего толком не видел, кроме войны: потому говорит подобные вещи.