Ужасный век. Том I
Шрифт:
— Думал, ты опять залезешь в постель.
— Как можно, сир?.. Прошу заметить: это вы тогда легли без спроса на мою кровать, я всего лишь присоединилась по хозяйскому праву. Но теперь-то вы хозяин, я же гостья. Не смею лезть в вашу постель, пока не прикажете.
— А это обязательно?
— А вы не хотите?
— Не знаю. — Робину показалось, что он ответил неожиданно честно.
— А по-моему, отлично знаете.
Возможно, мнение Геллы всё-таки было ближе к истине.
— Тут теперь слишком темно.
— Ммм… так вы желаете на меня посмотреть?
— Всегда предпочитаю видеть получше.
Несколько свечей, потушенных прежде ветром, загорелись снова. Сделалось достаточно светло, чтобы Робин
— Уже заставляете показывать фокусы, ммм… Нет-нет, я совсем не против. Любой ваш каприз, сир Робин. Я много всяких фокусов знаю. Прикажете покатать по небу на метле, как в сказках? У меня-то получше идеи есть, но мало ли…
Она вновь была в самом простецком платье — такое последняя крестьянка на свидание не наденет, и по-прежнему с распущенными волосами.
Гелла сделала шаг: короткий, мягкий.
— Ничего? Не слишком многое себе позволяю? Вы только меч этот не наставляйте больше, если можно… Как-то неуютно беседовать по разные стороны меча. Даже паладин Тиберий не грозил мне оружием, между прочим! Нет-нет, я не обижаюсь на тот ваш жест. Я понимаю.
— Ты же гостья. Гостей в Фиршилде уважают. Грозить мечом — неуважительно.
— Очень ценю это, сир. Вы знаете, прежде меня в Фиршилд-то не приглашали. Не скрою: ходила сюда без приглашений, кто же мне запретит? Но вот так — нет… Вы кое-чем весьма отличны от прочих Гаскойнов.
— Ты правда знала Гастона?
— И его тоже.
— Так сколько же тебе лет?
Гелла тихонько хихикнула.
— Вы уже задавали этот бестактный вопрос! Что за манеры, сир Робин? Кто ж спрашивает о возрасте женщину?
— Но ты не женщина.
— Да? Вы же видели меня голой. Наверное, там, ммм… всё было очень похоже на женское.
— Не издевайся! Ты не человек. Я это имел в виду.
При этих словах ведьма вдруг сделалась очень серьёзной.
— А вот это не такой уж простой вопрос, сир Робин. Я могу ответить на него — причём весьма, весьма подробно. Заодно и рассказать многое о прошлом. О гвендлах, о Гаскойнах. О том, что было здесь до тех и других. Я хорошая рассказчица… Но довольно строить невесть что, сир! Вы же не ради сказки на ночь меня позвали, честное слово… всему своё время, не так ли? Сначала одно, а потом другое.
Гелла ещё немного приблизилась, ступив босыми ногами на расстеленную посреди спальни медвежью шкуру. Теперь уже и янтарно-голубое в глазах стало различимым. Робин опять невольно залюбовался ведьмой — невозможно было себя за это винить. Ни украшений на ней, ни красивой одежды, ни единой ленточки в волосах — но всё это Гелле было, конечно же, абсолютно не нужно.
— А может, и ради сказки! — заявил Робин с напускной лихостью. — Ты же сама сказала: любой мой каприз.
Ведьма картинно развела руками.
— Ах!.. Вот она, трагическая неосторожность: действительно обещала всё, что вам только будет угодно. И ведь никуда не денешься, ммм… Придётся теперь все… все ваши желания исполнять. А то не выпустите из замка, правда?
— Опять издеваешься надо мной.
— Ничуть! Вы изволили заявить, будто я не женщина. Положим, сир Робин, что я действительно не человек — но вот женщина-то точно. Ещё какая. Чего мне желать сильнее, нежели отдаться во власть такого славного рыцаря? А если ослушаюсь — разумеется, придётся меня наказать. И уж коль скоро никого больше нет в этой спальне — выходит, наказывать придётся вам… Ах, ладно. Сказка, говорите? Будь по-вашему. Только вот кто же так сказки на ночь рассказывает: стоя друг от друга дальше, чем копьём достанешь?
Да уж, сказки не так рассказывают. Робин совсем плохо помнил мать: был ещё совсем мал, когда она умерла. Зато хорошо помнил старую служанку Эдну, тоже давно мёртвую. От неё-то Робин услышал в этой самой спальне много, много сказок. Эдна садилась на кровать, маленький Робин клал голову ей на колени — и слушал про рыцарей древности, прекрасных дам, зверей лесных, про жестоких язычников. Да так обыкновенно и засыпал.
— Так можно мне туда? — Гелла кивнула на постель.
— Изволь.
Любоваться движениями ведьмы хотелось не меньше, чем лицом и фигурой — насколько последнюю это дурацкое платье позволяло рассмотреть. Плавнее и грациознее лучшего фехтовальщика. Гелла расположилась на кровати молодого Гаскойна, словно прекрасный чёрный лебедь посреди лесного озера.
А Робин по-прежнему стоял у окна.
— Ох, как здесь мягко… — Гелла провела ладонью по меховому покрывалу. — Мне нравится. Ну придите же!.. Я вас не укушу, пока не велите сами. По-прежнему ни к чему вас не принуждаю, сир: лишь по доброй воле.
Робину уже стало неудобно: тушуется, словно Бернард при виде Адель. Сам же звал Геллу, в конце концов! И эту дурацкую игру в сказки сам затеял — теперь уж надо играть как положено. Постаравшись придать себе уверенный вид, молодой Гаскойн сел на край кровати. Теперь он мог ощутить тот самый запах, исходящий от ведьмы. Запах самой сути местных лесов.
Гелла покачала головой.
— Ну что же такое! В одно стремя ногу не ставят. — она мягко похлопала себя по бедру. — Идите сюда. Как полагается.
Чувствуя себя по-прежнему глупо, но теперь уже и весьма взволновано, Робин повиновался. Лёг, положив голову ведьме на колени — прямо как в детстве. Гелла пригладила волосы рыцаря. В тот раз не показалось: хоть ведьма дышала, тело её было совершенно холодным. Очень непривычное ощущение.
— Ммм, так-то лучше. Сказки, говорите… Вы столь настойчиво спрашивали о моём возрасте, о днях далёкого прошлого. Хорошо… я кое-что об этом знаю. Знаю куда больше, чем вудлендские сказительницы и лесные шаманы. Гвендлы думают, будто жили здесь всегда, но это неправда. Долгое время никто в этих землях не жил, потому что человеков к западу от леса да к югу от гор вообще было мало — а земли местные, вы сами знаете, суровы и неплодородны. Никто сюда не стремился. Здесь жил один только тот, кого зовут Князем, а вы принимаете за Нечистого. Если, конечно, можно назвать существование его «жизнью». Князю было хорошо и без человеков. Он растил деревья — а тогда Орфхлэйт простирался много дальше, чем теперь, и безраздельная власть Князя простиралась дальше — растил зверей и птиц леса, змей и лягушек, муравьёв и пауков. А тот, кого вы приняли за Творца Небесного, правил южнее озера Эшроль: ему человеки как раз нравились. Слишком, думаю, сильно нравились. Он всегда был без меры мягкосердечен, потому и оказался так легко принят за доброго бога. Таковы они, два истинных короля.
— И что, потом пришли гвендлы?
— Нет…
Покоить голову на её мягком бедре было, конечно же, приятно. Гелла тихонько ворошила волосы Робина, а другую ладонь запустила под ворот рубахи. Противиться рыцарь не стал.
— Я говорю о куда более далёких временах. Человеки о том не помнят, потому как почти ничего не записали. Однажды с северных гор спустилось многочисленное племя, которое шло издалека — забрело в вечно мёрзлую тундру и не сумело там прокормиться. Радаманны: так они себя называли. Означает на древнем языке «все человеки» — прочих, встреченных на пути, радаманны за человеков считать не привыкли. Радаманны вызывали некоторое сочувствие у того, который живёт на севере: господина суровых гор и полуживой тундры. Он научил племя, как найти общий язык с Князем. Точнее, не «научил» досконально… намекнул. И радаманны быстро поняли: что положишь в землю Орфхлэйта — достанется Князю. Они начали приносить жертвы. Красивые вещи, сильных животных. Однако они не поняли, чего Князь хочет больше всего. Что ему больше любо. А потом с востока явились гвендлы, и тут началась кровавая вражда.