Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)

Брайт Поппи

Монтгомери вздрогнул, как ребенок, испугавшийся резкого шума.

— Я и не ожидал, что они возникнут.

— Нет, ну что вы, ни в коем случае. Я просто подумал, что, если вы исключили семейные апартаменты, чердак или любые другие помещения из моего задания, опасаясь, что это займет много времени, мне следует заверить вас, что это также не составит никакого труда. Я уже сделал немало описей имущества отелей, и с высокой результативностью, уверяю вас. — Вся мебель из упомянутых мной закрытых зон, которую я хотел включить в опись, уже перенесена в комнаты триста двенадцать и триста тринадцать. Вы оцените каждый из этих предметов, дадите рекомендации,

что нам оставить для коллекции «Морской арфы» — в силу исторического интереса, редкости или в качестве иллюстрации какой-то темы — не важно, а что можно продать с аукциона. От всех малозначительных предметов сомнительной функциональности следует избавляться как можно быстрее и дешевле. Главное для меня — получить полную опись и оценку всех предметов в отеле. Я просто убежден, что в прошлом нас обворовывали, и твердо намерен положить этому конец.

Майкл кивнул, чиркая в своем блокноте, словно записывал каждое слово. Голова младенца пугающе багровела.

— Можно начать сегодня?

— Если хотите. Вообще-то, я бы предложил вам выполнять основную часть работы по ночам. Тогда обслуживающий персонал не будет на вас отвлекаться, не говоря о том, что это не будет возбуждать его любопытства.

— Что было бы нежелательно?

— Не хочу, чтобы они думали, будто я им не доверяю. Хотя, разумеется, это так. Обедать в День благодарения вы будете здесь.

Майкл не понял, вопрос это или приказ.

— Я рассчитывал на это, если это возможно.

— А ваша семья?

— У меня ее нет. И в этот раз мне некуда пойти отметить праздник.

Похоже, младенец несколько огорчился, словно напустил в подгузник.

— Жаль это слышать. Семья — великий источник силы. Очень важно быть ее частью.

Майкл ожидал, что он расскажет что-нибудь о собственной семье, но этого не последовало.

— Я ощущаю себя членом семьи всего рода человеческого, — солгал Майкл.

Младенец как будто смутился:

— Вы сирота?

— Да, а кстати, дети из нашего приюта в течение нескольких лет приезжали сюда — как на каникулы. Даже я…

— Я почти не бывал здесь в те годы — учился в школе, — заметил Монтгомери.

— Да-да, конечно.

— Но сиротских приютов ведь больше нет, не так ли? Я имею в виду — в Соединенных Штатах? — спросил Монтгомери.

— Нет, не думаю.

— Да, не думаю, что они есть.

— Приемные родители и все такое, полагаю. Сегодня бедняжки-сироты обретают настоящие семьи, — сказал Монтгомери.

Майкл просто кивнул. Неожиданно младенец Монтгомери стал тяжело вставать на ноги, теряясь в собственной одежде, его детская головка тонула в широченном воротнике. Собеседование было окончено.

— Я позабочусь о том, чтобы вам приготовили завтра соответствующий Дню благодарения обед. После этого вы, по существу, получите отель в свое распоряжение. Персонал разойдется по домам, к своим семьям. Мы, Монтгомери, останемся в своих апартаментах на два последующих дня, по завершении этого времени я предполагаю просмотреть ваш полный отчет.

— Разумеется.

Монтгомери медленно обходил свой огромный стол. Казалось, он протягивает один рукав. На долю секунды Майкл испугался, решив, что тот протягивает ему свою ладонь, ведь эти детские ручки были так коротки, что Майкл ни за что бы не нашел ладошки, затерявшейся в огромных складках пиджачного рукава.

— И еще кое-что. — Младенец зевнул, его глаза слипались. А ведь ему пора спать, подумалось Майклу. — Каждый остающийся предмет мебели должен подходитьотелю.

Это очень важно, чтобы вещи соответствовали, находили надлежащее место. Я нанял вас, потому что вы, по общему мнению, разбираетесь в этом.

— О да, сэр.

Младенец спрятал голову в огромный воротник и засеменил неровной походкой спать.

Майкл предпринял долгий, беспорядочный послеполуночный обход этажей «Морской арфы», чтобы получить предварительное впечатление о гостинице. Он отнюдь не возражал против работы по ночам. Обычно он и так не засыпал до трех или четырех часов утра. Никаких особых причин для бессонницы у него не было — просто его разум не сразу был готов ко сну. И у него не было жены или детей, которым он досаждал бы своей бессонницей.

Стены вестибюлей и фойе «Морской арфы» были заполнены произведениями искусства. Он насчитал изрядное количество картин британских художников в стиле немецкого романтизма. Майкл имел некоторое представление об изобразительном искусстве, но понимал, что ему придется пригласить кого-то еще для надлежащего определения стоимости произведений: Рейнольдса из Бостона или, возможно, Дж. П. Джейкобса из Провиденса, хотя Джейкобс частенько бывал несколько более оптимистичным в своих оценках, чем следовало бы, на взгляд Майкла. А Монтгомери захочет умеренной оценки, и чем скромнее она будет, тем лучше. Так что, наверное, придется звать Рейнольдса. Для Рейнольдса это будет настоящий праздник: наверняка он обрадуется оригинальным рисункам и превосходным гравюрам Ретча. А еще его ждут славные небольшие скульптуры, которые, в этом нет сомнений, Рейнольдс сможет атрибутировать, — если, конечно, они того стоят. Статуэтки выглядели вполне симпатично, но Майкл в них не слишком разбирался. Темы, похоже, самые что ни на есть классические: Венера и Купидон, Венера и Меркурий, смерть Леандра. И несколько маленьких фигурок детей. Купидоны, несомненно. Но лица такие истертые. Без всякого выражения, словно их долго держали под водой.

Вдоль одного участка стены этих маленьких, почти лишенных характерных черт скульптур, водруженных на пьедесталы или расположенных в нишах, было так много, что Майкл поневоле остановился и задумался. Для чего они все здесь? Он никак не мог понять, что означают эти поврежденные статуэтки нездорового цвета. Нездорового — в буквальном смысле, подумал он, ведь камень был желтовато-белый, как болезненная плоть, плоть, которую долго держали в полувлажном, полусухом состоянии. Даже отвернувшись, он ощущал, что скульптуры возмущенно требуют его внимания, плавая в зоне его периферийного зрения — как деформированные эмбрионы.

Дверь комнаты 312 отворилась со скрипом. Майкл пошарил рукой по пыльной стене в поисках выключателя и, включив наконец свет, обнаружил, что пыль гроздьями свисает с потолка и с антикварной мебели, которой почти доверху заставлена комната, покрывая зеркало, а оно, в свою очередь, выглядит так, будто его окунули в коричневую смазку. Очевидно, Монтгомери переместил сюда мебель довольно давно. Почему же ему понадобилось столько времени, чтобы решиться наконец пригласить оценщика? А может, дело было в том, чтобы найти подходящегооценщика. Эта мысль заставила его покинуть прохладу холла и зайти в комнату, какой бы сумрачной и пыльной она ни была. Стук закрывшейся двери приглушил толстый слой пыли на косяке. Майкл извлек из кармана пиджака маленький диктофон.