Ужасы
Шрифт:
— Я должен вам сознаться, господин Дролинг, — промолвил он, — что, хотя художественные достоинства вашей картины кажутся мне выдающимися, лично моему вкусу этот исторический мотив говорит слишком мало. Культ предков в нашем доме вовсе не идет так далеко, чтобы мы восхищались всеми жестокостями наших наполовину варварских предшественников. Я должен сказать, что я нахожу это немного…
Герцог остановился, подыскивая, по возможности, более мягкое выражение. Но художник подскочил к нему и, потирая с довольным видом руки и наступая на него, приставал:
— Ну! Ну как, именно…
— Безвкусным! — произнес герцог.
— Браво! — осклабился старик. — Браво! Прекрасно! Я и сам того же мнения. Но ваш упрек не задевает меня. Ничем и ничуть не задевает. Он задевает опять-таки Королевский Дом. Обратите внимание: все глупое и нелепое исходит из вашего дома. Слышите, милостивый государь: эта идея принадлежит вовсе не мне, а вашему деду.
— Кому?
— Отцу вашего отца, который ныне король Франции, моему доброму другу Филиппу Эгалите [17] . Когда мы с ним возвращались с казни вашего дяди, Людовика Шестнадцатого, он внушил мне эту мысль. Вообще, идея эта в художественном отношении плоха. Она слишком откровенна, слишком грубо трактована и неуклюжа. И я нисколько не удивляюсь, что вы заметили это. Корова и та догадается, что перед нею отвратительное сердце Людовика XI. Оно было самое большое из всех и при этом имело ужасный запах. У меня всегда болела голова, когда я употреблял его для нюханья. Кстати, не хотите ли понюхать табачку?
17
Филипп Эгалите (Philippe Egalit'e), Луи Филипп Жозеф (13.IV.1747 — 6.XI.1793) — французский политическй. деятель. Представитель младшей линии Бурбонов, герцог Орлеанский. В период Великой французской революции был избран в Генеральные штаты 1789 и примкнул к депутатам третьего сословия. Широко использовал различные демагогичекие приемы с целью добиться популярности. В 1791 вступил в Якобинский клуб, в 1792 отказался от титула и изменил фамилию на Эгалите (по-французски — равенство). Был избран в Конвент; голосовал за казнь Людовика XVI. После раскрытия измены генерала Дюмурье (к к-рой был причастен сын Ф. Э. Луи Филипп) Ф. Э. был казнен. (Советская историческая энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия. Под ред. Е. М. Жукова. 1973–1982.)
Он вытащил широкую золотую табакерку и предложил гостю. Герцог, который в самом деле очень любил нюхать табак, взял немного и запихнул в нос.
— Недурная смесь, — сказал старик, — принц Гастон Орлеанский, Анна Австрийская и Карл V. Ну-с, как вам нравится? А ведь это превесело — забивать себе в нос лучшие останки ваших высокопоставленных предков!
— Господин Дролинг, — промолвил герцог, — ваш нюхательный табак я должен похвалить так же, как и ваше вино. Но, простите меня, ваших слов я совершенно не понимаю.
— Чего вы не понимаете?
— Что вы мне тут рассказываете о моих предшественниках, которые сидят в ваших картинах и в вашей табакерке?
— Глуп, как представитель Орлеанского дома! — прокаркал старик. — Поистине, вы еще глупее, чем ваш дядя, хотя и тот был в достаточной мере осел, что он и засвидетельствовал, перейдя к жирондистам. Впрочем, он покаялся потом под ножом гильотины в этой измене. Вы все-таки не понимаете, господин Орлеанский? Так слушайте же, что я скажу: мои картины написаны сердцами королей. Поняли вы это?
— Да, господин Дролинг, но…
— А из этой табакерки и из других табакерок я нюхаю с табаком то, что осталось от королевских сердец после моих работ. Поняли?
— Я прекрасно слышу то, что вы говорите, господин Дролинг. Вам нет необходимости так кричать. Я только не совсем уясняю себе взаимную связь…
Художник вздохнул, но ничего не ответил. Молча подошел он к шкафу, достал оттуда пару маленьких медных пластинок и протянул герцогу:
— Вот! Там на полке лежит еще тридцать одна. Я дарю их вам все. Вы получите их как приложение к картинам.
Герцог внимательно прочитал надписи на обеих пластинках, а потом подошел сам к шкафу и стал рассматривать остальные. Надписи свидетельствовали, что это были памятные дощечки от урн, в которых хранились сердца королей, принцев и принцесс Королевского Дома. Герцог понемногу стал понимать.
— Откуда вы их достали? — спросил он. Помимо его воли в тоне его звучало нечто надменное.
— Я купил их, — ответил старик тем же тоном. — Вы знаете, художники часто интересуются разной ветошью и старым хламом.
— В таком случае продайте мне пластинки обратно!
— Ведь я же подарил вам их. Вы можете повесить их под моими картинами. Я скажу вам, какая куда относится. Вот эта, — он взял у герцога из рук одну пластинку, — принадлежит одной из самый забавных моих картин. Вы сейчас увидите ее.
Он повесил пластинку на гвоздь внизу мольберта, снял с мольберта картину и прислонил ее к своему стулу. Затем пошел своей припрыгивающей походкой снова за ширмы и в следующее мгновение потащил за собою очень большую новую картину.
— Помогите мне, пожалуйста, господин Орлеанский. Она довольно тяжела!
Герцог поднял тяжелый подрамник и поставил его на мольберт. Когда он отошел в сторону, старик постучал пальцами по медной пластинке и продекламировал:
— Здесь вы видите сердце Генриха IV, первого Бурбона! Оно немножко повреждено кинжалом Равальяка, человека высоких и достохвальных принципов!
Картина изображала огромную кухню; большая часть ее была занята чудовищным очагом с многочисленными устьями, из которых выбивалось пламя. Над всеми этими устьями стояли кухонные горшки, и в них варились живые люди. Иные пытались выбраться, другие хватались за своих соседей, выли, корчили ужасные гримасы. Отчаянный страх, неслыханная мука запечатлелись в их изнуренных голодом лицах. На очаге было нарисовано сердце с инициалами Генриха IV.
Герцог отвернулся.
— Я ничего не понимаю! — сказал он.
Дролинг весело рассмеялся.
— А между тем вы можете в любом школьном учебнике прочитать великие слова вашего благородного предка: «Я хотел бы, чтобы каждый крестьянин в воскресный день имел в своем горшке курицу», — взгляните сюда: вы видите здесь кур, которых король сам имел в своем горшке. Это, поистине, королевское сердце — этот кухонный очаг! Не хотите ли оценить еще и вашим обонянием этого Бурбона?
Он достал из шкапа другую табакерку и предложил герцогу. — Тут не очень уж много, продолжал он, — но все-таки возьмите. Хорошая смесь: Генрих VI и Франц I. Попробуйте. От нее рождаются хищные мысли.
— Вы хотите сказать, господин Дролинг, — спросил герцог, — что этот табак, эта темно-коричневая пыль добыта из сердец обоих королей?
— Именно это я и хочу сказать, господин Орлеанский. У этого табака нет иного происхождения… Я сам смешивал его.
— Откуда же вы достали сердца?