Ужасы
Шрифт:
Питер пытается изобразить удивление от потери еще одной фигуры, потом притворяется, что хмурится, и обдумывает следующий ход, говоря:
— По-русски полынь иногда называют чернобылем. Келлерман был недоволен?
— Нет. На самом деле он сам решил перенести съемку на вторую половину дня. Вроде все в порядке.
— Маленькие чудеса. — Питер вздыхает, берет ладью и ставит ее на место. — Так ты пойдешь на вечеринку к антропологу?
— Да. Пойду.
— Месье Ординэр. Думаешь, он родился с этим именем?
— Думаю, мне совершенно все равно, если только его чек не примут в банке. Тысяча долларов за участие в маскараде. Всего-то несколько часов. Я была бы дурой, решив не пойти туда.
Питер снова берется за ладью, покачивает ею в воздухе, дразня Ханну:
— Кстати, к вопросу о его книге. Я тут вспомнил ее название, но снова все позабыл. В любом случае речь там шла о шаманизме и существах, изменяющих форму, вервольфах, масках — в общем, все в таком духе. Продал довольно много экземпляров в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, потом книга исчезла с лица земли. Можешь найти о ней что-нибудь в Интернете.
Питер делает ход и отводит руку.
— Не надо, — замечает Ханна. — Это мат.
— Ну ты хоть позволь мне проиграть самому, дорогая, — хмурится он, притворяясь оскорбленным.
— Ну а я еще не готова идти домой, — отвечает Ханна, и Питер Маллигэн продолжает трястись над доской, рассказывая о забытой книге месье Ординэра.
Спустя какое-то время она встает и снова наливает обоим кофе. На подоконнике кухни сидят два голубя, черный и серый, смотрят на нее бусинами глаз цвета мочи. Это о чем-то напоминает ей, но она не хочет вспоминать, а поэтому костяшками пальцев стучит по стеклу и прогоняет их прочь.
Старуха по имени Джеки так и не приходит к ней. Вместо нее появляется мальчик четырнадцати-пятнадцати лет, максимум шестнадцати, его полированные ногти цвета красного мака гармонируют с алыми губами, на нем шелковые одежды, украшенные павлиньими перьями. Он открывает дверь и встает там очень тихо, наблюдает за ней, ждет без единого звука. На его гладком лице застыло что-то вроде благоговейного страха, и в первый раз Ханна чувствует себя не просто обнаженной, а голой.
— Они готовы ко мне, наконец? — спрашивает она, стараясь не выдать голосом свою нервозность, потом поворачивает голову, чтобы украдкой в последний раз посмотреть на Зеленую фею в зеркале оправы из красного дерева.
Там никого нет, ни ее, ни зеленой женщины, ничего, кроме пыльной комнаты, забитой антиквариатом, красивых дорогих ламп, обоев цвета спелой клюквы.
— Моя Госпожа. — Голос мальчика хрустит обломками кристаллов, он приседает. — Двор готов принять вас, он в вашем распоряжении.
Он делает шаг в сторону, позволяя ей пройти; музыка на вечеринке неожиданно становится очень громкой, меняет темп, ритм приобретает бешеную скорость, тысячи нот и ударов в барабаны рушатся, падают, преследуют друг друга.
— Зеркало, — шепчет Ханна, указывая на него, туда, где было ее отражение, поворачивается обратно, и на месте мальчика стоит маленькая девочка в перьях и гриме, похожая на ее близнеца.
— Это маленькое создание, моя Госпожа, — говорит она сверкающим, расколотым языком кристаллов.
— Что происходит?
— Двор собирается, — трезвонит девочка. — Они все ждут. Не бойтесь, моя Госпожа. Я покажу вам путь.
"Тропинка, тропинка через лес к колодцу, путь вниз, в колодец…"
— У тебя есть имя? — спрашивает Ханна, удивленная спокойствием своего голоса; все смущение, неловкость, оттого что стоишь обнаженной перед ребенком, и страх, что она больше не видит себя в отражении, прошли.
— Мое имя? Я не такая глупая, моя Госпожа.
— Нет. Естественно, нет. Извини меня.
— Я покажу вам путь, — снова повторяет ребенок. — Нет вреда, ни колдовства, ни чар, иди, наша ночная Повелительница.
— Ты очень добра, — отвечает Ханна. — Я уже думала, что потерялась. Но это же не так?
— Нет, моя Госпожа. Вы здесь.
— Да. Да, я действительно здесь, ведь так?
Дитя улыбается ей, обнажая острые кристальные зубы. Ханна улыбается в ответ, покидает пыльную комнату и зеркало в оправе из красного дерева и следует за ребенком по короткому коридору. Музыка заполняет все пустые закоулки ее черепа, музыка и тяжелые запахи жизнесмерти, диких цветов, опавших листьев, гниющих культей и свеже-вскопанной земли. Безумная какофония тепличных запахов — весны и осени, лета и зимы — она никогда не вкушала столь невероятно сладкого воздуха.
"…дорога вниз, к колодцу, и неподвижная черная вода на дне.
Ханна, ты слышишь меня? Ханна?
Здесь так холодно. Я ничего не вижу…"
В конце зала, прямо рядом со ступеньками, ведущими на площадь, находится зеленая дверь. Девочка ее открывает.
И все создания в огромной-огромной комнате — невероятном зале, простирающемся во все стороны так далеко, что он не может находиться в одном здании, даже в тысяче зданий, — носящиеся, прыгающие, танцующие, вращающиеся, летающие, крадущиеся создания, каждое, до единого, останавливается и смотрит на нее. Ханна понимает, они должны напугать ее, она должна повернуться и бежать из этого места. Но здесь не было ничего, чего бы она уже не видела, давно, давным-давно, и женщина проходит мимо ребенка (который снова превратился в мальчика), а крылья на ее спине начинают бренчать, как неистовые радужные крылышки шмелей или колибри, красных ос и голодных стрекоз. Во рту у нее вкус аниса и полыни, сахара, иссопа и мелиссы; липкий зеленоватый свет льется с ее кожи, лужами собираясь в траве и мху у ее обнаженных ног.
"Тони или плыви, так легко представить ледяную черную колодезную воду, смыкающуюся над лицом сестры, заполняющую ей рот, проскальзывающую в ноздри, заливающую живот, когда когтистые руки тянут ее вниз.
Вниз.
Вниз.
И иногда, как говорит доктор Воллотон, иногда мы всю свою жизнь проводим в поисках ответа на один-единственный вопрос".
Музыка — это ураган, глотающий ее.
Моя Госпожа. Леди Бутылки. Artemisia absinthium, чернобыль, absinthion, Повелительница Снов Наяву, Зеленая Госпожа Эйфории и Меланхолии.