Уже и больные замуж повыходили
Шрифт:
– Пойду, – прощается он.
– Иди, – соглашается Береговая.
Но после, когда Ваня покатил коляску по просеке, а потом по другой, он уже ни о чем не думает. Он вполголоса напевает любимую песню «Враги сожгли родную хату...» Да, чего только не найдешь в этом леску! И гигантские пружины от сеялок, и велосипедные остовы, и куски жести, и старые аккумуляторы, и даже – тракторные кабины. Ваня напевает молодым голосом и маракует, как можно пристроить, применить в хозяйстве полезное железо.
...А Таня Петрунькова уже и курам посыпала, и парник поглядела, и щепки, какие валялись, подняла, и просто так, без дела, несколько раз выглядывала на двор. Нету Вани.
Таня вынула из ящика районную газетку, проглядела страницы. Все хорошо – и людей карточки, и заголовки крупные: «Посевная в разгаре», «Как сохранить молодняк?», «Одуванчики – полезная пища». «Ишь, – подумала Таня, – как в войну – опять на траву переходют».
А на последней странице опять: сидит эта проститутка. Таня невольно выругалась. Голая, изгибается, патлы распустила. В руках – пузырек. А рядом, в рамке, обещания: «Покупайте таблетки „Интим“, и вы снова почуете мужскую силу».
Таня Петрунькова воровато оглядывается, спешит в хату. Пока нету Вани, она вырезает из старой газетки кроссворд, который точь-в-точь закрывал бы голую курву. Таня аккуратно намыливает заплатку и прижимает ее книжкой. Ничего! Глаза у Вани уже не зоркие, подмены он не заметит...
Осенние свадьбы
Седина в бороду – бес в ребро. Не знаю, как в других деревнях, а у нас в Лазоревке народ подурел.Прямо половая революция – люди сами себя не осознают.
Взять кума Андрея. Пришел он ко мне (а я давно его звала – с месяц) электромясорубку поглядеть, она че-то поломалась. Ну первым делом я его покормила – борщ да пирожки с картошкой пекла. Потом он на веранде разложил все эти железяки, я его и спрашиваю:
– Ну как там твоя Анна?
– Какая Анна?
Я прямо аж испугалась – может, я не знаю чего?! У нас как зашел мор – пять человек за неделю похоронили. Зимой, правда, дело было. Гашка померла, к ней люди зашли, полы земляные, света нету, спала на раскладушке – это ж страсть! От государства ничего не получала... Зюзя замерз по пьянке. А Римма Крайнева тоже чуть в хате не пропала – топить бросила совсем, стала коченеть, кое-как доползла до Дубатовских, те кинулись ее отогревать, побегли в хату, там стынь страшная, все дрова пожгли за два дня, а так и не нагрели. Во страсть была!.. В эту пору, в холод собачий, баба Маня добровольно в больницу легла – на время мора. Ну, пока тут народ подобрали, ей операцию сделали и выпустили.
Да, так, может, и с кумой че случилось? Живу на отшибе, ничего не знаю. Вышла я, по двору походила, обдумалась. Опять за свое:
– Андрей, ну че ж там Анна твоя делает?
– Какая Анна?
– Ну ды Нюрка твоя!
– А, Нюрка... Ды че с ней сделается, все так же.
Ишь ты, гляди, он свою бабу ни во что не ставит – Нюркой зовет. Гулена еще тот! Опять же, время такое – по телевизору что угодно показывают. Тут недавно выступал ученый, мужчина представительный такой, в очках, и говорит корреспонденту: «Молодежь жалко, она страдает от разнузданности. А на пенсионера порнография уже не действует». Я ему прям хотела письмо написать, а потом одумалась – конверты дорогие, а пришлют ему или нет – по нашему времени это неизвестно. Хотела ему сказать: товарищ дорогой, разврат на всех влияет. У нас в Лазоревке недавно от любви два участника войны скончались. Петя Ляхов гонял в голом виде свою бабу по хате – почтальонка рассказывала. Она пенсию носила, заходит, а тут такой содом. Она ему: «Это что такое? Ну-ка оденьтесь немедленно, прекратите безобразие!» Догонялся, что загнал бабу в гроб, и сам помер. А Давыденко (он тоже с его года) тот, вообще, возле магазина рассуждал:
– Вон, Михалкову, дяде Степе, девяносто лет, он взял бабу новую, ей сорок пять, и живуть лучше, чем с первой, с какой пятьдесят четыре года прожили, – а сам желтый, высохший, там и табачок, небось, усох, зубы торчат, а туда же – жениться!
Римма Крайнева прям не выдержала:
– Ой, Семеныч, да сорок пять чтоб, тебе тут такую и не найдешь!
Мол, где ж тебе такую дуру взять, хоть ты и с пенсией участника войны... Вишь, через Михалкова они себе волю какую получили! Вот тебе и телевизор!
Да, так про кума Андрея. Тут же тоже дело было громкое. Андрей, он, конечно, мужчина видный, на гармошке играет. И на лицо он хороший, это да. Анна, чи Нюрка, хлебнула беды с ним здорово. Думала, к старости хоть спокойно поживет – куда там!
А дело было так. Надя Гречина всю жизнь одна протрепалась. Выходила она замуж в Митрофановку, что-то не сложилось у них, вернулась домой. Девка у нее выросла, уехала в Тамбов, выучилась и благополучно живет там своей семьей. Наде, ясное дело, скучно. А в молодости, детьми, они с кумом Андреем гуляли. Понятно, что года прошли и все быльем поросло и тиной затянуло. А тут пошли по телевизору сериалы – «Рабыня Изаура», «Дикая Роза» и другие – потом их уже столько было, что названия стали забывать. И че Нинку ударило, возьми она и напиши, под влиянием ихних страстей, письмо куму Андрею. Мол, еще на заре туманной юности я тебя полюбила и до нынешней закатной зорьки думаю только про тебя. Как услышу твою гармошку – плачу, и не рви ты мне сердце своим равнодушием. Много холостых, а я люблю женатого, один ты мой нареченный до гробовой доски. И дальше – длинно так, да складно, будто списывала откуда.
И, видно, сильно нашло на нашу Нинку помутнение – возьми она да и отправь это письмо по почте! Будто так нельзя было сказать – живет через пятнадцать дворов! А почтальонка (не та, которая Ляхова осаживала, эта приезжая, из беженцев, недавно у нас, и женщина она культурная), а Дуся-заведующая, возьми да это письмо и прочитай. Потому как Дуся по всем письмам лазит (если какую десятку внучку вложишь в конверт, обязательно вынет), это раз, а второе, Дуся путалась тогда с кумом Андреем (так люди говорят), ну и понятно, что ей было страсть интересно, чего ему за послание. После читки ее аж затрясло, она конверт, как был, заделала, шасть к Анне (Нюрке то есть) и лиса-лисой: «Тут Андрюше твоему письмо заказное, он дома или нет?» А сама видала, что он на мотоцикле уехал. Анна, чистая душа, ни сном ни духом: «Либо родня с района пишет, племянница должна на свадьбу приглашать». «Ага, небось на свадьбу». – Дунька, говорят, аж кипела вся, но виду не показала – кинула конверт и пошла.
А Нюрка (или Анна, как мне теперь ее звать, я уж и не знаю) тут только и додумалась: чего это Дуська письма разносит, ноги бьет, когда на это есть специальный человек?! Письмо – не телеграмма, и что тут за срочность, что сама заведующая на дом его приперла?! Ну и залезла она в конверт, и дар речи потеряла. Схватила палку, с какой скотину выгоняет, и побегла к Наде драться. Обзывала ее по-всякому, замахивалась и окна в сенцах разбила, когда Надя в хату стала отступать. Анна от этого окончательно озверела и стала причитать: «Ды чи других вам мужиков нету, когда ж вы, курвы, натаскаетесь?! Чи вам, кроме моего Андрея, и глянуть больше не на кого? Убью тебя, шалава, так и знай, и ничего мне не будет, потому как заступаюсь за свое, законное».