Узкие врата

Дубинин Антон

— Сам напросился, — слегка запыханно, может, даже смущенно, но как-то словно издалека проговорил голос. Кажется, отчим немножко переусердствовал в воспитании — и теперь созерцал плоды своей деятельности с легкой неловкостью. А не слишком ли я сурово обращаюсь с сыном, подумал русский царь Иван Грозный, стирая кровь со своего жезла… Ал не слушал — он лежал неподвижно, ожидая, когда сколько-нибудь утихнет режущая боль. Потом, решив, что отчим, наверное, уже ушел — слишком было тихо и неподвижно — оторвал от подушки красное, залитое чем-то — слезами? И не только… — лицо. И в самом деле, он остался, наконец, один.

Хорошо.

Алан потихоньку встал, натянул штаны. Он был сам себе слегка противен. Вытер мокрые глаза и рот ладонью, стараясь унять дрожь. На подушке осталось здоровенное влажное пятно. Жалко…

Он перевернул подушку, стараясь не сгибаться в пояснице. Потом огляделся, пытаясь сообразить, что же ему нужно взять с собой.

Настольная лампа горела так ясно, спокойно, будто бы здесь все еще был его дом.

…Потом он собрал кое-какие вещи — тетрадки, пару носков, чистое полотенце из шкафа. Вышел из комнаты на цыпочках, чтобы не дай Бог никто не задержал. Было уже около полуночи; в коридоре нашел наощупь свои башмаки без шнурков, кожаную рыжую куртку. Поворачивая в замке ключ, наткнулся ногой на что-то большое, громыхнувшее… а, мусорное ведро. Стоит в назидание — чтобы он с утра не забыл вынести.

Вот он, Альф, как он есть. Может писать труды по этике семейных отношений. «Выдрав пасынка, не забудьте выставить в коридор мусорное ведро, чтобы тот поутру вспомнил о своих обязанностях».

Однако на грохот ужасного ведра не выскочило сто человек с автоматами. Замерший на миг Ал все же повернул ключ, уже не боясь им скрипнуть — после такого-то грохота… Но почувствовал взгляд затылком — и обернулся.

Мама стояла на пороге спальни, за ней золотился тихий свет (Альф читает в постели…) Она была, кажется, в своем длинном халате; лица в темноте сын не мог разглядеть.

— И куда же ты?

В голосе ее не было ничего, совсем ничего. Алану стало смертельно стыдно, и он обрадовался, что не видит ее глаз. Ты не потеряешь его, мама, не бойся, хотел сказать он — но не стал. Ты не потеряешь ничего, я просто уйду, всем будет легче, плюнь на все, иди спать.

— Да так… к отцу.

Голос его был хриплым — сильно плакал, а потом не прочистил горло. Мама помолчала. Наверное, она собралась бы ответить или спросить что-нибудь еще — но он уже вышел, сказав почему-то «до свиданья», вышел как можно скорее, чтобы не при ней… Но и не при ней ничего не случилось: он больше не стал реветь, просто постоял, привалясь лбом к холодной стене, а потом оторвался от нее и пошел вниз по лестнице. На лбу белело известковое пятно.

…Он не знал, знать никак не мог, что точно такая же сцена уже происходила в этом доме пять с лишним лет назад, участники — Виктор Альфред и Ричард Эрих, сэр… Только с единственной разницей — если младший брат покорно лег навзничь на кровать и позволил себя выпороть, старший отгородился от отчима табуреткой и сказал, чтобы тот не приближался.

Сыновья отцов не бьют, даже приемные, так сообщил черноволосый, злой как бес подросток, берясь за стуловы ножки, но если вы сделаете еще шаг в мою сторону, я вас тогда огрею. Прямо вот этой вот штукой.

И это сам Альф сказал слово — «Убирайся». Вон из моего дома, сказал оскорбленный в лучших чувствах приемный отец, предусмотрительно отходя к двери. Десять минут на сборы, и — проваливай. Хочешь — к пьянице отцу. Хочешь — вообще на помойку… Но на мой порог больше — ни ногой.

Это он не всерьез сказал, конечно, в наше время детей из дома не выгоняют. И немало удивился желавший припугнуть гаденыша господин Виктор, когда Рик и правда ушел через десять минут, оставив маме записку, ушел и в самом деле не вернулся… Нет, потом пару раз заходил за вещами.

Разница еще и в том, что тогда было лето. Лето и день…

Осенний ветерок продувал Алана насквозь. Фонари горели ровным оранжевым светом. Сто раз бывало, что он выходил из дома и позже — но почему-то казалось, что сейчас особенно темно.

Еще на остановке, садясь в автобус, Алан вдруг осознал эту простую истину. А когда он прижался лбом к черному, чуть запотевшему стеклу, мысль обрела полнейшую четкость.

К отцу ехать нельзя.

У отца жена и дети. У него новый дом, веселый и хороший, и единственное, чего там вовсе не надобно — это подросток-сын от первого брака, с чертами лица почти как у бывшей жены и характером далеко не Синдерелльским… Поэтому за три минуты — одна остановка езды до подземки — Алан успел умереть и воскреснуть: входя в автобус, он ехал к отцу, выходя из него, уже твердо понимал, что ехать надо к брату. И не потому, что тот его поймет; не потому, что так хочется. Больше просто некуда.

Дело в том, что больше ему правда было некуда идти.

Мгновение ужаса, пока он сбегал по ступенькам пустого полночного метро: не взял адрес. Так он и лежит там, на столике около телефона, записанный на уголке странички из записной книжки…

Но, как выяснилось минутой позже, адрес весь в точности обнаружился у Ала в голове. Цветочная, двенадцать, сто двадцать три. Или… сто двадцать пять?.. Нет, кажется, три. Это когда обогнешь помойку и качели, сказал у него в ушах бодрый и уверенный Риков голос — сегодняшний голос из телефона… Человек с таким голосом, наверное, вовсе ни в ком не нуждается. Хуже нет, чем самому нуждаться в человеке, у которого такой голос.

Ну, это ж мой брат, напомнил себе Алан, ища в твердой магии этого слова надежды… обещания. Хоть какого-то знака, что все устроится. Брат. Родная кровь. Наверное…

Это ж мой брат, повторил он себе, садясь на кожаное сиденье в полупустом вагоне… Тысяча стрел боли мгновенно пронзила его до самого затылка, он даже зажмурился; потом поднялся, цепляясь за поручень — осторожно, как старик. Ему казалось — кстати, совершенно напрасно — что взгляни он на сиденье, увидит там кровавое пятно. Постоял — поезд уже свистел, покачиваясь меж мелькающих стен туннеля — подождал, пока успокоится… Из ночных пассажиров два дяденьки и девушка дремали, а парень с бутылкой пива и человек с газетой смотрели на него с нескрываемым интересом, ожидая продолжения представленья. Ну вот, номер «вскочить как ошпаренный» прошел на ура. Теперь пройдись-ка на руках, а?..

Прикусив нижнюю губу, Ал с повышенным интересом уставился на настенную рекламу каких-то шоколадок.

…Он долго держал палец на кнопочке звонка. Подъезд был страшный, лифт просто напоминал Алану о жутких лифтах его снов, из которых нельзя выбраться; стены крашены неимоверной серо-синей краской, которая уместнее смотрелась бы в морге; лампочка под потолком мигала. Может, звонок не работает?.. Но нет — его жужжанье слышимо уходило куда-то вглубь неизвестной квариры, не пробуждая ни малейшего ответного движенья. Ну что ж. Значит, так.