Узкие врата
Шрифт:
…После них всех, после Сибиллы, разрыдавшейся в трубку, и Густава, предложившего подыскать другое помещение и продолжить тренировки (Ну, жутко жаль, это так. Но это же все равно, что если б Рик попал под машину или его убили бы на войне. Но мы-то живы… Мы, сверденкрейцеры! И нам надо продолжать священное дело нашего рыцарского ордена, хотя бы в память человека, который его основал… А тренировки можешь и ты вести. Или Хенрик…), после Леона, который прямо сказал, что больше его в подобные игры играть не заставишь, потому что с огнем игры-то… После них настал наконец черед Деллы.
— Халло?.. Аделла?..
Она долго
— Я вас слушаю.
— Это Фил.
— Здравствуйте.
Почему она говорит на вы, изумился Фил едва не до потери речи, но голос «за кадром» спросил с такой свирепой подозрительностью «Ада, кто это звонит?», что он сразу обо всем догадался. Понятно, за ней следят. Не хотят иметь ничего общего «со всеми этими делами». Еще бы… И понятно, почему у нее голос такой, как будто заговорила деревянная куколка. Если очень долго плакать, а потом ругаться, громко крича, а потом опять плакать…
— Мам, это один знакомый. Из «Флоры».
«Флора» — это фирма, где Делла раньше работала, пока ей не надоело. А может, я ошибался, с неожиданным порывом горячего понимания и сочувствия подумал Фил, и она-то как раз хорошая? Просто я всю дорогу ревновал Рика ко всем, кто ему был близок, кроме меня — и потому считал, что она дура… А она на самом деле настоящий сверденкрейцер. Верный. В отличие от всей этой… сволочи.
— Делла, ты можешь говорить нормально? Ну, уйти с телефоном куда-нибудь?
— Нет, — голос Деллы был выдержанно-равнодушным. Молодец девчонка, как держится!..
— Тогда давай встретимся и придумаем что-нибудь. Нельзя же так сидеть, сложа руки, пока его там… держат! Я буду называть дни, а ты отвечай — да или нет…
— Нет.
— Что — нет? — спотыкнулся Фил недоуменно. — Я же не назвал еще…
— Нет. Просто — нет. Всё — нет.
— Ты что… не хочешь встречаться?.. Вообще?..
— Да.
Потолок слегка качнулся, кажется, собравшись на Фила обрушиться.
— То есть… как? А как же…
— А зачем?
У нее был совсем мертвый голос, как у автоответчика.
— Зачем? Затем, что наш… друг попал в беду. Нам нужно его выручать… Нам, его братьям по Ордену, потому что кому же еще.
Делла шумно задышала в трубку, и в голосе ее зазвенели слезы.
— А как? Что мы можем сделать? Мы — никто, здесь все бесполезно, все… Только пропасть за ним следом, вот что мы можем.
Разговор принимал опасный оборот. «Ада?» — подозрительно спросила мать на заднем плане. Но Делла, видя, что дело ее проиграно, больше не могла сдерживаться, и голос ее завибрировал истерикой.
— Пошло все к Темным! Все эти Ордена, и братья, и рыцари, все, все… Если бы не вы, ничего бы не было!.. Рик бы просто жил как все, был бы нормальным, счастливым парнем, и мы бы были вместе… все время… А теперь мой Рик сгниет в тюрьме за всю эту долбаную средневековую дрянь, а ты… а вы все… Кто его довел до этого… Будь оно все проклято!.. Пошло оно все… к…
Фил молчал, как каменный, потому что сердце его почти остановилось. Шум в трубке говорил о том, что бьющуюся в истерике девицу оттаскивали от телефона, крики делались все более смазанными — происходила, очевидно, битва за трубку. Кажется, грубая сила в конце концов победила — когда вопли обоих сторон дошли до невыносимого крещенцо, они прервались наконец короткими гудками. Сейчас Деллочке дадут валерьянки или даже элениума, а он, Годефрей Филипп, сейчас, кажется, покончит с собой.
Но Фил был не из тех, кто способен из слабости покончить с собой. Он постоял у задраенного на зиму окна, слезящимися глазами глядя в девятиэтажную пропасть двора, на ручьи, прочертившие полосы по нагретому асфальту, на черные в вечернем синем свете лужи. В кулаке он совершенно неосознанно сжимал знак — меч в форме креста, крест в форме меча, кросс форми фитчи, и острый конец его — лезвие — больно впивался в ладонь, но Фил этого не замечал. Ну что, мальчики, поиграли в рыцарей? Мальчики-девочки… Выпьем же, фраттери, за наш славный орден. Пусть он помогает высокому духу рыцарства сохраняться в этом оскудевшем мире.
Филу показалось, что он сейчас задохнется.
Он дернул оконную ручку. Старый, осенью еще забитый в щели поролон посыпался грязными шмотками. Холодноватый, но уже совсем весенний ветер с синей улицы ударил Филу в лицо, поставил дыбом короткую черную челку. Волосы у него были жесткие, как проволока, когда их стригли, они туго скрипели под ножницами парикмахера.
В дверь тихо стукнули. Фил оторвался от окна, захлопнул его с грохотом, так что посыпались чешуйки белой краски. Рука, сжимавшая знак, разжалась — на мозолистой от меча ладони выступила светлая капелька крови. Та кровь, что течет у нас в руках — светлая.
— Мам?..
— Я, Фрей.
Это и в самом деле была мама. В свои сорок пять она выглядела совсем юной, худая, как девочка — хотя и родила трех детей… Только обильно убеленная голова да желтоватая кожа на лице говорили об ее истинном возрасте — почему-то в Филовой семье седели рано, он и сам уже лет в семнадцать находил в шевелюре снежно-белые волоски.
— Я хотела… поговорить. Обо всем происходящем.
— Валяй, ма.
Отношения у них с матерью были простыми и вполне равными — особенно теперь, после того, как ушел отец. Мама работала — и Фил работал, правда, пока только грузчиком на овощной базе, по вечерам — с незаконченным образованием ничего большего ему не светило; однако оба они зарабатывали себе на жизнь, оба были взрослыми людьми, оба воспитывали двух девчонок — Филовых сестер, восемнадцати и пятнадцати лет, самый трудный возраст, особенно если учесть, что особа такого возраста все время болтает по телефону с сотней разных парней и готовится стать манекенщицей, ради чего беспрестанно худеет, меняя одну диету за другой…
— Фрей, да ты, наверное, и сам знаешь, что я тебе скажу.
— Не, мам. Не знаю. Мне тут уже много чего сказали, и я несколько… запутался. Давай предлагай свой вариант.
— Я тебя понимаю, Фрей, — осторожно начала мама, присаживаясь на краешек кресла. — У тебя попал в беду лучший друг… ваш, можно сказать, духовный лидер. Конечно, долг каждого честного человека, особенно того, кто увлекается рыцарством — не оставить товарища в беде. Но подумай — только не вскидывайся сразу, дослушай меня — подумай, как взрослый, рассудительный человек, что…