Узкие врата
Шрифт:
Алан как-то очень устало — он и правда устал — уронил руку, оглянулся на ступеньки. Надо бы сесть — но будет больно. Все-таки придется сесть — не стоять же всю ночь. И холодно здесь изрядно, как ч-чума знает где…
Он уже подумывал подложить на ступеньку свернутую куртку. И сесть… положить голову на руки… спать. Исчезнуть. Но тут за искомой дверью послышалось некое шевеление, движенье — есть ли жизнь на Марсе — и изнутри заскрежетал засов. Высокий парень в отвратительном полосатом халате высунул из дверей черную блестящую голову, и с волос его капала вода.
— Эй… вы
— Ричард?..
— Да. А кто…
Вот каким он, оказывается, вырос. Ощущение такое, будто из двоих братьев вырос только старший, а я остался таким же маленьким дураком.
Но узнал Алана он раньше, чем тот успел ответить, и отступил назад, пропуская его в свой дом, и Алан, почему-то подыхая от стыда, шагнул на его порог, не зная, не зная, убейте меня, не зная, что сказать, даже поздороваться не в силах… Только улыбнулся, но это вышло крайне неубедительно. Рик сделал все за двоих, и без улыбки — нет, просто и естественно, как будто именно этого гостя и ждал, обернулся к нему от дверей, сказал в темноте:
— Вот и ты. Ну проходи пока в комнату, я сейчас… Прости, у меня вода шумела, я не слышал.
Из приоткрытой двери ванной в самом деле падал желтый свет, грл-грл-грл, проговаривала струя воды, видно, из крана — в полную ванну. Рик щелкнул выключателем, жестом указуя брату путь в чертог, а сам скрылся за дверью. В прореху халата сверкнула светлая кожа в крупных бусинах воды. От брата на паркете оставались мокрые следы.
Еще ничего не понимая, Алан разулся, повесил куртку на крючок. В одних носках пошлепал вперед, крайне неуверенный от запахов чужого, не очень богатого жилища. Каждый дом имеет свой запах; и бедные дома пахнут совсем по-особому, кто знает, о чем я, тот поймет…
Вздрогнул — из ванной комнаты высунулась мокрая голова Рика. Черные, стриженые по мочки ушей волосы едва ли не залепляли ему глаза.
— Эй, Ал… Я говорю, там на столике около кровати апельсин. Можешь его пока съесть.
И снова закрылся. Алан скользнул глазами по обетованному столику. Но на нем обнаружилась только горка апельсиновых шкурок. Причем шкурок уже не первой молодости.
Он перевел глаза на стену, дивясь обычаям сего дома. На стене висел меч — настоящий, железный, с гардой в виде прямой крестовины… Под мечом — картинка, просто из книжки про Круглый Стол, только увеличенная: Король и его рыцари, со статично поднятыми вверх ладонями, дружно восхищаются Чашей Святого Грааля. Чаша, похожая на пасхальное яйцо, висит надо всеми, испуская прямые толстые лучи. Над каждым рыцарем — аккуратная надпись красным, его имя. Только сэру Гарету не повезло — имя выгнулось и попортило ему часть головы.
На столике — фотография черноволосой девушки в темном. Постель разобранная, на ней — открытая книжка, гитара, скомканные голубые джинсы.
На стене над кроватью надпись полукругом: «Папа хороший». Под нею, другим почерком, синим фломастером — «И ты тоже, Рики».
Алану вдруг стало неудобно смотреть. Будто подглядывает.
Он хотел было почитать заглавия на корешках книг в шкафу — но не стал. Просто прислонился спиной к столику и стал ждать.
Ждать пришлось недолго — Рик скоро явился из ванной, уже не в жутком халате, продранном от подмышки едва ли не до пола, а в тренировочных штанах и драной майке-голошейке. На этот раз он правда сиял улыбкой — то ли решил стать очень гостеприимным, то ли, как это ни дико, и взаправду был рад. Со странной болью в сердце — неузнанным зудом зарождающейся вечной любви — смотрел Алан на своего совершенно незнакомого кровного брата, отстраненно отмечая, что тот очень хорош собой.
— Я, наверно, должен объяснить…
— Погоди, — вот он опять куда-то удрал, на этот раз — на кухню. Уже оттуда донеслось: — Ты небось голодный? Апельсин съел?
— Нет…
— А почему? Съешь немедленно!..
— Его нету…
— Как нету? Был же! А, я небось его слопал с утра, а теперь забыл, балда пустоголовая… Ладно, извини. Ты что хочешь — макароны или… гм, или макароны?.. Яйца, кажется, кончились. Впрочем, можно еще вот овсянки сварить…
— Спасибо, я есть не хочу, — отозвался Алан, которого неизвестно почему начало оставлять бешеное напряжение. Как будто он пришел домой, и здесь нечего жрать, зато теперь все будет… как надо.
— Ну, тогда вот тебе чай, — Рик вышел с кухни с дымящейся пиалкой в руке. — Сахар, правда, кончился, но есть мед, он еще лучше.
— Конечно, лучше, — тихо сказал Ал, принимая у брата из рук липкую баночку; ему опять почему-то хотелось реветь… и спать. Даже ничего не рассказывать, просто спать.
Возле кровати Рик чем-то щелкнул — загорелся ночник, маленькая лампа с абажуром над кроватью. Верхний свет он осмотрительно потушил, по дороге прихватил одиноко стоящий стул, Алану кивнул на кровать.
— Ну, чего ты стоишь, как в гостях… Садись и рассказывай.
Как в гостях. А я где?
Рик потянулся помешать чай ложечкой. Алан смотрел на его сильную, слегка загорелую руку, на драную зеленую лямку майки, сползшую на плечо. Какой же он здоровенный, этот… брат. Странно, неужели у меня в самом деле есть брат?..
— Да садись же, чего ты… Вот на кровать. Хочешь, прикрой ее, вон там покрывало…
— Да нет… я… не буду. Садиться, то есть…
Рик посмотрел на него — очень внимательно, и Ал понял, что у них одинакового цвета глаза. Он бы и не вспомнил — но мама ему часто говорила: «Посмотри мне в глаза, сынок… Ну да, совсем такие же, как у меня!» А мамин цвет глаз он хорошо помнил, и у Рика тот же самый цвет — орехово-карий, зеленоватый… Посмотрел внимательно, как-то очень испытующе.
— Ал. Тебе, что ли, больно сидеть?..
Тот хотел сначала соврать, потом сказать какую-то речь. Но в итоге просто кивнул, изучая с прицельным вниманием цветочный рисунок на своей чашке.
— Альф, дорогуша? — просто спросил брат, и Алан снова кивнул. Хоть и самому не совсем верилось, что дела обстоят именно так, но ему впервые пришло в голову, что Рик, кажется, знает все эти дела получше некоторых, так просто у него получилось спросить… и так легко он догадался.
— Сильно он тебя?
— Ну… как-то.
— Понятно, — брат легко вскочил (куда он все время убегает?), делся… кажется, в кухню. Оттуда его голос продолжал, не прерываясь: —
Эх, все детство мечтал — вырасту большой и сильный, тогда руки кое-кому поотрываю! Вот вроде вырос, а руки отрывать, к сожалению, все равно нельзя. Все-таки муж матери, нехорошо. А жалко-то как, жалко! Где же справедливость?..