Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей
Шрифт:
Так его и звали в Москве – Юсупов работный дом, где были открыты мужское отделение (на три сотни коек), женское, детское (дети были главными добытчиками милостыни на той же Хитровке) и отделение «для неспособных к труду». Со всех концов Москвы стекался сюда бедный люд два раза в неделю, по вторникам и пятницам. Главное было иметь при себе паспорт и прийти пораньше, занять очередь рано поутру, чтобы к открытию (в 9 часов) быть в первых рядах. Вторая категория насельников, прибывавшая сюда против свой воли, не стремилась остаться в работном доме надолго и жить по принципу «Запомни сам, скажи другому: упорный труд – дорога к дому!».
Новичков проверяли на вшивость и в буквальном, и в переносном смысле, ибо люди сюда попадали самые разные, готовые на все, – и мелкие воришки, и спившиеся актеры, и даже проигравшиеся картежники дворянских кровей. Итогом проверки было определение либо в «добронравные», либо в «ненадежные», последних держали отдельно и под караулом. Срок проживания в доме колебался от нескольких дней до полугода, иногородних старались сразу отправить на малую родину (подавляющая часть попрошаек была родом из провинции). Но совсем одиноких и сирых инвалидов могли и оставить в доме навсегда. «Чистые, сухие и просторные спальни, с крашеными полами, с отдельными койками, на которых лежали такие мягкие и сухие постели, – отзывался счастливый постоялец. – Вполне достаточная и вкусная пища, еженедельное чистое белье и баня – все было хорошо в этом заведении».
В Юсуповом работном доме нуждающимся предоставляли не только постель, но и сносную одежду, бывшую в употреблении – дом принимал пожертвования и деньгами от простых москвичей. Человек в своей одежде претендовал и на работу почище, например в переплетной мастерской. Кормили так: утром – черный хлеб и чай с сахаром, в обед – щи и каша, в которой иногда попадалось и мясо, то же и на ужин. Но не только хлебом единым жили обитатели работного дома, духовную пищу они черпали в библиотеке, в местной самодеятельности, организовывавшей концерты и любительские спектакли. И в этом нет ничего странного – кто еще мог бы с такой правдивостью изобразить на сцене героев пьесы Максима Горького «На дне»?
К концу XIX века уже и Юсупов работный дом стал тесен, пришлось открыть его филиал в Сокольниках, на полторы тысячи человек. Ну а когда в 1917 году те, кто был ничем, стали всем, то работные дома уже не понадобились. Обратная метаморфоза произошла с Юсуповыми.
У Бореньки Юсупова было две жены, первая Прасковья Павловна Щербатова, никак не могла родить ему наследника и умерла при очередных родах в 25 лет. От второй супруги, Зинаиды Ивановны Нарышкиной, у него родился долгожданный мальчик, нареченный в честь деда Николаем, его так и звали – Николай Борисович Младший (1827–1891). Как и дедушка, он стал страстным коллекционером, самым главным, правда, не в Москве, а в Петербурге, где он жил постоянно. Но самое интересное, что от дедушки он унаследовал и скупость. Князь Михаил Владимирович Голицын (1873–1942) жил в детстве в Петровском, что в девяти верстах от Архангельского, и вспоминал о Юсупове как о богаче, известном своей скупостью. А когда Голицыны занялись заготовкой и продажей дров соседским имениям, то они никак не могли получить деньги от Юсупова. Пришлось писать ему официальное письмо.
Красивых женщин вокруг князя было немало, но Николай Борисович Младший выбрал свою кузину Татьяну Александровну Рибопьер, их браку пытался воспрепятствовать император Николай Павлович. Но любовь, как известно, зла. Лишь при следующем монархе, Александре II, они смогли обвенчаться, притом тайно. Родившийся у счастливой пары наследник, нареченный Борисом, не выжил. Единственной наследницей всего состояния и княжеского титула стала Зинаида, будущая мать Феликса Юсупова. Проклятие сделало свое неблагодарное дело: прямых потомков по мужской линии не осталось.
К началу Октябрьского переворота Юсуповы оказались самой богатой семьей в Российской империи (не считая Романовых). Влияние их было огромно, представители императорской фамилии, великие князья не раз оказывали им честь, посещая их дворцы и имения. В 1896 году по время коронации Николая II дворец Юсуповых в Большом Харитоньевском стал одним из центров торжеств. Здесь хозяева принимали многочисленных гостей, в том числе румынского престолонаследника с супругой. Для их развлечения был приглашен модный румынский оркестр. Балы, дававшиеся Юсуповыми, по своему блеску ни в чем не уступали императорским. Из Петербурга специально выписали итальянскую оперу, порадовавшую зрителей «Фаустом». «Московский наш дом, – писал Феликс Юсупов, – хранил отпечаток эпохи: широкие сводчатые залы, мебель XVI века, богатая узорчатая утварь.
Пышность в византийском вкусе, то, что надобно для подобных приемов. Принцы-европейцы клялись, что ничего пышней не видали».
Отец Феликса Юсупова, тоже Феликс Феликсович, собственно, был из другого рода и носил двойную фамилию Сумароков-Эльстон. И когда он в 1882 году связал себя брачными узами с последней в роду княжной Зинаидой Николаевной Юсуповой, то во имя сохранения ее фамилии в 1885 году Государственный совет разрешил ему принять титул и фамилию его тестя, гофмейстера князя Николая Борисовича Юсупова. Обычно бывает, что жена берет фамилию мужа, а тут (редкий случай!) муж стал носить фамилию супруги: «князь Юсупов граф Сумароков-Эльстон». Тройная фамилия не давала покоя современникам. Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» не прошли мимо: «Да, кстати, Ляпис, почему вы Трубецкой? Никифор Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним… гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в “Гермуму”, то выход из положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым, другая макулатура – Эльстоном, а третья – Юсуповым».
Вид на дворец Юсуповых с улицы, конец XIX века
Правом носить тройную фамилию наделялся и старший в роде. Но это условие, как мы понимаем, выполнялось само собой. Проклятие несмотря ни на что сбывалось и дальше: старший сын Зинаиды Юсуповой Николай погиб на дуэли в 1908 году, двадцати пяти лет от роду, а Феликс мог быть уверен – ему теперь уготована долгая жизнь (80 лет!). Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон также служил Москве, как и Б.Г. Юсупов: в мае 1915 года был ненадолго назначен главным начальником Московского военного округа и главноначальствующим над Москвой. Семья Юсуповых переехала в Большой Харитоньевский, но не в главный дом, а во флигель, связанный с ним зимним садом. А основное здание использовалось для балов и приема гостей. Юсуповы жили открытым домом, принимая у себя не только аристократию, но и народ попроще: «Отец любил таких, с ними он не скучал. В основном это были члены всяческих обществ, коих отец был почетным председателем, – собачники, птичники. Были даже пчеловоды – все из секты скопцов. Главный у них, старик Мочалкин, часто приходил к отцу. Мне он внушал ужас бабьим лицом и тонким голосом. Но когда отец привел меня в их пчелиный клуб, оказалось совсем не страшно. Принять отца собралось человек сто. Угостили нас вкусным обедом, потом устроили концерт. Пели пчеловоды – сопрано. Словно сотня старушек в мужском платье распевает народные песни детскими голосочками. Было трогательно, и смешно, и грустно… Помню еще чудака – толстый и лысый человек по фамилии Алферов. Прошлое его темно. Был он тапером в борделе, потом продавцом птиц и чуть не угодил в тюрьму за то, что продал как редкую птицу обычную курицу, раскрасив ее всеми цветами радуги. Родителям моим он выражал величайшее почтенье и, когда приходил, ждал на коленях, пока они не выйдут. Однажды слуги забыли доложить о нем, и Алферов простоял на коленях посреди залы час. Если к нему обращались за обедом, он вставал и на вопрос отвечал стоя. Меня это смешило, и я стал спрашивать его нарочно. К нам он надевал старый сюртук, когда-то, видимо, черный, а теперь – окраски неопределенной. Должно быть, в нем он играл когда-то ритурнели веселым девицам. Твердый высокий воротничок доходил ему до ушей. На груди висела большая серебряная медаль в честь коронации Николая II. Под ней – медали поменьше, полученные за якобы редких птиц… Была одна особа, известная скупердяйка. Напрашивалась ко всем на обед и питалась по гостям всякий день, кроме субботы. Хозяйке дома льстила до неприличия, хваля ее кушанья, и просила позволенья унести остатки, всегда обильные. Даже не дожидаясь согласия, особа подзывала лакея и приказывала отнести еду к себе в карету. В субботу она созывала всех к себе и кормила их тем, что насобирала у них же в течение недели».
Удивительно, и когда только главноначальствующий над Москвой находил время заниматься своими прямыми обязанностями. Шла Первая мировая война, русская армия отступала. 27–29 мая 1915 года в Москве на волне анти-немецкой истерии вспыхнули погромы. Жгли, крушили, грабили магазины, лавки, владельцами которых были носители немецких и прочих подозрительных фамилий – «Юлий Генрих Циммерман» (музыкальные инструменты), «Эйнем» (кондитерская), «Мандль» (мануфактура), аптеки Ферейна и многие другие.
Юсупов ввел комендантский час, запрещавший москвичам находиться на улицах с десяти часов вечера и до пяти часов утра без специальных пропусков, ограничил продажу алкоголя. Однако к осени дальнейшие события на фронте и роспуск Государственной думы обострили ситуацию в Москве, начались кровавые стычки рабочих с полицией. Ответственность за осложнение ситуации возложили на Юсупова: «Отец… получил от царя назначение на пост московского генерал-губернатора. Губернаторство его было, однако, недолгим. Один в поле не воин. Бороться с немецкой камарильей, прибравшей к рукам власть, было отцу не под силу. Правили бал предатели и шпионы. Отец принял суровые меры, чтобы очистить Москву от всей этой нечисти. Но большинство министров, получивших министерский портфель от Распутина, были германофилы. Все, что ни делал генерал-губернатор, принимали они в штыки, приказы его не выполняли. Возмущенный положением дел, отец поехал в Ставку и встретился с царем, главнокомандующим, генштабом и министрами. Кратко и ясно он изложил обстановку в Москве, назвав имена и факты. Речь имела эффект разорвавшейся бомбы. Никто до сих пор не осмелился открыть государю правду. Но, увы: плетью обуха не перешибешь. Прогерманская партия, окружившая государя, была слишком сильна. Впечатление, произведенное на Николая генерал-губернаторским словом, она быстро развеяла. Вернувшись в Москву, отец узнал, что снят с должности генерал-губернатора… Узнав о том, русские патриоты были возмущены и негодовали на слабость царя, допустившего подобное. Одолеть немецкое влияние оказалось невозможно».