Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей
Шрифт:
К концу многочасового застолья состояние его участников говорило само за себя – кто-то, распоясавшись, лежал на лавке, кто-то под лавкой, впору было выносить…
Застолье на Руси. Фрагмент картины К. Маковского, 1883
Постепенно лесные кущи в окрестностях охотничьего дворца вырубили, отдав освободившуюся территорию под Огородную слободу – поселение дворцовых фермеров, ублажавших батюшку-царя овощами со своих плантаций. Чем потчевали огородники? Нельзя сказать, что разнообразие свежих овощей на царском столе было очень уж большим, ибо многое, что привыкли считать у нас родным, на самом деле было завезено из-за границы только в XVIII веке. Например, помидоры появились в России при Екатерине II. Академик Николай Вавилов (его трагическая судьба также связана с Огородной слободой) считал их родиной Южную Америку. А попали они в Российскую империю дипломатическим путем через Италию – императрица Екатерина оценила это вкуснейшее «любовное яблоко», захотев ввести его в рацион и своих подданных. Поначалу, как и все иноземное, внедрение томатов шло с трудом, овощ считался декоративным и зачастую выращивался в горшках на окне. Спасибо Екатерине и за картошку – что бы мы без нее делали! Даже Петр I не смог приучить к ней русских людей, лишь специальное решение Сената 1765 года разъяснило народу, как сажать «земляные яблоки», а главное – что именно есть, ибо порою крестьяне употребляли в пищу не клубни, а ягоды с картофельного куста, весьма опасные для человека. Потому и прозвали эту культуру «чертовым яблоком», то есть греховным.
Ну а что же тогда выращивали в Огородной слободе в XVII веке? Ответ на этот вопрос проще пареной репы, которая была вторым хлебом. Ее сеяли по всей стране, другого такого овоща, неприхотливого и с долгим сроком хранения, просто не было. В Огородной слободе репища (грядки с репой) занимали до половины всех посевов. Сажали маленькие семена репы также по-особому – набивали ими рот, чтобы затем с необходимой меткостью выплюнуть на грядку. Такое ответственное дело доверяли зачастую представительницам прекрасной половины человечества, почитая репу как женскую культуру. Именно женщинам и приходилось готовить из репы всевозможные кушанья. Репу не только парили, но и варили (репница – похлебка с толокном или солодом), терли, добавляя в кашу, – репник, а на десерт пекли пироги с репой. День сбора урожая называли репорезом, приходился он на начало сентября. «Не дремли, баба, на репорезов день», «Уж видно мужику по репе, что подошел репорез», – призывали пословицы. Собирали репу всем миром – кто не верит, пусть еще раз перечтет на ночь самую русскую народную сказку «Репка».
Вторым по значимости овощем был огурец, упоминаемый еще в Библии. Он шел и на первое, и на второе, и на третье (в виде рассола). А свежим огурцом на Руси еще и лечили от жара. Иностранцы дивились, что русские получают урожаи даже большие по объему, чем в Европе. Огурцы ели и с медом (любимое лакомство Ивана Грозного), но в основном они шли на засолку. Этим занимались уже в Кисловской слободе, что стояла на месте нынешних Кисловских переулков. Непременное место огородники отводили капусте – ее вместе с огурцами сажали в день Арины-капустницы (или рассадницы, 18 мая по новому стилю) опять же женщины. Ритуал был таков – первую посадку накрывали горшком, затем льняной скатертью, дабы урожай был хорош и здоров. И все это делалось во избежание чужих глаз, чтобы никто не сглазил. Грядки с капустой (их называли капустником) обсаживали крапивой согласно поговорке: «Капусту – нам, а крапиву – чертям!» А поговорка «Без капусты щи не густы» красноречиво повествует и о главном предназначении этого ценного овоща: «Щи да каша – пища наша». Щи простой народ ел и по праздникам, и в будни, независимо оттого, какое царствование стояло на дворе. Сажали в Огородной слободе также брюкву, морковь, редьку, свеклу.
К концу XVII века в слободе стояло порядка четырех сотен дворов огородников, что позволяет причислить ее к крупнейшим в Москве на тот период. Определились и границы слободы – то ли трапеция, толи неправильный прямоугольник, очерченный Земляным валом (нынешнее Садовое кольцо), стенами Белого города (современное Бульварное кольцо), улицами Мясницкой и Покровкой. Сегодня от тех времен сохранился лишь переулок Огородная слобода. А вот о слободском храме Харитония Исповедника напоминают нам Харитоньевские переулки – Большой и Малый. Храм поначалу отстроили из дерева, затем, в 1654 году, из камня, а снесли в 1935 году.
Дальнейшее разрастание Москвы в XVII веке характеризовалось превращением Огородной слободы в весьма престижный район (Петр I ездил по Мясницкой улице в Преображенское, Немецкую слободу и Лефортово), где спешили поселиться приближенные к трону вельможи. Деревянная застройка слободы уступает место каменным зданиям и в их числе интересующим нас палатам, современный адрес которых – Большой Харитоньевский, дом 21. При Алексее Михайловиче первым известным по документам владельцем палат был богатый купец Чирьев, обосновавшийся в Москве в 1670-х годах, впоследствии ими владеют все сплошь бывшие денщики, конюхи и лавочники, то есть сподвижники царя-реформатора. Таким был и новоявленный барон и вице-канцлер Петр Шафиров, замеченный молодым еще государем в лавке на Красной площади. Царь тогда подивился уникальным способностям своего тезки-полиглота, торговавшегося на немецком, польском и французском языках (интуристов и тогда у Кремля было немало), и решил найти ему более достойное применение, определив в Посольский приказ. По красивой легенде, Петр I так прямо и сказал: «Ибо де ты мне надобен». А способности свои Шафиров унаследовал от отца, принявшего православие польского еврея Шая Сапсаева, толмача.
Такие люди, как Шафиров, были для царя на вес золота – молодые, способные, никак не связанные со старомосковской аристократией и всем ему обязанные. Самое место было Шафирову рядом с царем во время его знаменитого заграничного вояжа 1697 года, когда самодержец шифровался как «урядник Преображенского полка Петр Михайлов». Но ведь и урядникам требуются толмачи-переводчики, когда они едут в Европу. Шафирова заметили среди членов Великого посольства: «Петр окружен совершенно простым народом; в числе его перекрещенец еврей и корабельный мастер, которые с ним кушают за одним столом», – писали иностранцы. Так началась карьера Шафирова.
Быстро пошел он в гору. Деловой, смекалистый, то один международный договор подготовит, то другой. А ведь для Петра это главное – признание на европейской арене! В итоге в 1703 году Шафиров уже среди верхушки Посольского приказа, а позднее и вице-канцлер, кроме того, он еще и первый в России генерал-почт-директор (с 1701 по 1723 год), с него началась история российского почтового ведомства.
Царь выражал свою монаршую благодарность Шафирову не раз, одарив его в начале XVIII века не только каменными палатами в бывшей Огородной слободе, но и в дальнейшем тремя сотнями дворов с крестьянами за «верные и усерднорадетельные к Государю службы; а особливо при бытности Его Величества в чужих краях; также за непрестанное его пребывание в воинских походах от самого начала Шведской войны, равно как и за неусыпные его труды и советы в Государственных Посольских секретных делах». Отмечали его и прочие властители, в частности император Священной Римской империи Иосиф I с подачи русского же посла в Вене Урбиха возвел Шафирова в баронское достоинство. Ну и хитер же был любимец русского царя!
Как человек Шафиров по своим качествам и наклонностям также был близок к Петру. Много пил (а не пить в присутствии царя было нельзя), не гнушался лупить подчиненных. Научился спаивать иностранных послов (ради пользы Отечества, конечно), о чем докладывал царю: «Вчера угощал я их обедом: так были веселы и шумны, что и теперь рука дрожит».
«От трудов праведных не наживешь палат каменных» – говорят, эта поговорка обязана своим рождением Шафирову. О его специфических взглядах на государственное управление ходили легенды. Где бы он ни работал – на почте или в горном ведомстве (Берг-коллегии) – он не забывал о собственном кармане, набивая его доверху. Но не это стало причиной его опалы. Шафиров поссорился с еще одним известным казнокрадом – князем А.Д. Меншиковым. «По возвращении из Турции барона Шафирова принят он с великой честью у Двора. Счастье его возбудило новую ненависть в многочисленных его завистниках, особливо в князе Меншикове. Я помню, что однажды, находясь они на корабле, подняли большой спор между собой, и Шафиров сказал Меншикову: что если бы свойственная ему зависть превратилась в горячку, то все приближенные к Государю особы померли бы от нее, и что он, не щадя самих даже благодетелей своих, походит по своему нраву на червяков, точущих деревья, коими они питаются и живут. Притом он упрекал его тем, что князь Меншиков во многих сражениях смотрел издали в зрительную трубу, подобно как Нептун с Фракийских гор на сражение Троян с Греками или как Ксеркс, находившийся в Саламинском сражении на таком расстоянии, что не мог уязвлен быть стрелой. Такая ссора причинила впоследствии падение барона Шафирова», – вспоминал иноземный дипломат.
Политическое чутье изменило Шафирову, он настроил против себя не только Меншикова, но и обер-прокурора Сената Г.Г. Скорнякова-Писарева, а также канцлера Г.И. Головкина.
Уже в 1723 году Правительствующий сенат приговорил Шафирова к смерти и конфискации имущества, в том числе и каменных палат. Петр (побывавший в гостях у Шафирова незадолго до приговора) сжалился над осужденным, заменив казнь ссылкой. Так бывший фаворит и жил в Нижнем Новгороде, пока в 1725 году императрица Екатерина I не возвратила его из ссылки и не реабилитировала. А в палатах с 1723 года жил уже другой человек – граф Петр Андреевич Толстой, управляющий Тайной канцелярией, секретной службой империи, наводившей ужас одним своим упоминанием. Палаты в Огородной слободе были сродни переходящему Красному знамени, владение которым означало большую честь и близость к престолу. Толстой оказал царю неоценимую услугу – в 1717 году выманил в Россию царевича Алексея из Европы, а затем возглавил следствие по его делу. Вряд ли столь ответственный процесс, как расследование деяний собственного сына, Петр мог бы поручить кому попало. Много в окружении царя было доверенных лиц и собутыльников, но выбор его пал именно на Толстого. Что же касается смерти царевича, до сих пор неясно – действительно ли он был казнен, скончался ли от пыток или умер от апоплексического удара. Причастность графа к смерти царевича Алексея и стала причиной краха его карьеры уже на следующем историческом этапе, наступившем после смерти Петра Великого. Естественно, что для Толстого восхождение на трон сына царевича Петра II было неприемлемо. И потому в союзе с Меншиковым он в 1725 году активно поддержал императрицу Екатерину I. Однако когда в 1727 году пришел черед искать преемника уже ей самой. Толстой с Меншиковым разошлись во взглядах на будущее российского престола. Александр Данилович сватал свою дочь за малолетнего Петра II, видя в этом огромную выгоду для себя. А Петр Андреевич ратовал за возведение на трон одной из дочерей Петра I. В итоге Меншиков победил, и в мае 1727 года старого графа Толстого отправили в ссылку на Соловки, где он через два года и преставился. А все имущество его и даже титул отобрали – в ссылку он отправился в одном овчинном тулупе.
Палаты Толстого приглянулись ближайшему помощнику Меншикова Алексею Волкову, обер-секретарю Военной коллегии. Напомним, что сам Меншиков к тому времени стал генералиссимусом, а фактически был правителем России при малолетнем Петре II (вспоминаются пушкинские строки о Меншикове из «Полтавы»: «Счастья баловень безродный, полудержавный властелин»). Но пожить в палатах Волков, два десятка лет служивший своему патрону верой и правдой, не успел. Не прошло и трех месяцев, как уже в сентябре 1727 года Меншикова отправляют вслед за Толстым, только не на Соловки, а в Березов Тобольской губернии. Как только яркая звезда Меншикова закатилась, сгустились тучи и над его обер-секретарем. И по какой-то неведомой причине с тех пор к зданию словно прилепилось название «палаты Волкова», заметим, не Шафирова с Толстым, а именно Волкова.