В августе жену знать не желаю
Шрифт:
Постояльцы, ведомые силачом-гренадером, шумели под дверью, держа в руках чашки, наполненные кофе с молоком, и приговаривая:
— Отсюда он выйдет только силой.
Синьор Афрагола, стоя перед зеркалом, лепил себе большую родинку на щеку. Потом он вытер руки и спросил у официанта:
— А много ли прибыло сегодня утром новых гостей?
— Нет, — ответил Арокле, — постояльцев не прибавилось, но пришло много писем и даже несколько открыток.
Хозяин пожал плечами:
— Ну, это не одно
— Но, — сказал Арокле, — все ж таки хоть что-нибудь.
— Согласен, — пробормотал Афрагола.
А сам тем временем подрезал кончиками ножниц фальшивую челку на лбу. Затем положил ножницы, взял обожженную затычку и начал рисовать себе большие круги под глазами.
— Как настроение гостей? — спросил он.
— Все еще очень возбуждены, — ответил Арокле, — из-за позавчерашних бифштексов, которые они узнали сегодня за завтраком, хоть те и были искусно замаскированы под котлеты. Но постепенно все приходит в норму, и можно надеяться, что сегодня их скушают в виде рыбы под майонезом.
— Бедняга-повар! — пробормотал Афрагола. — Он уже и сам не знает, что придумать. — Потом вздохнул и прибавил: — Хоть бы его похвалили, бедного старика! Повар — по-своему художник: его надо хвалить. Так нет же, все вечно недовольны! А чего они хотят за тридцать лир в день? Мои кости? Мало им костей стольких бедных животных? Они развлекаются, купаются в море, отдыхают, предаются иллюзии жизни в гостинице. Чего еще им нужно? А, Арокле?
— Конечно.
— Я им даю немного мяса. Для жизни нужно намного меньше.
— Еще бы!
— Рассказывают о несчастных исследователях, которые держались месяцами на одних галетах. И ведь кому сказать, что я занимаюсь этой профессией из чистого человеколюбия!
И это действительно было так. Несчастный Афрагола был страстным любителем содержать гостиницу, и для удовлетворения этой страсти он каждое лето тратил несколько миллионов.
Вдруг из сквера послышался крик горничной:
— Хозяин, хозяин, еще одно несчастье!
Афрагола выглянул в окно, держа в руке тюбик с гримом.
— Ради бога, что стряслось?
— У синьора Джанни Джанни плохо с сердцем, и он предупреждает, что кофе больше пить не будет.
— Ах! — простонал Афрагола. — Это была его единственная доплата сверх пансиона.
Вернувшись к зеркалу, он со вздохом примерил громадную курчавую бороду и спросил:
— А так меня узнают?
— Полагаю, что нет, — пробормотал официант, держа еще одно зеркало у него за затылком.
— Вы посмотрите только, до чего должен опуститься несчастный человек, — стонал Афрагола, — чтобы выйти на рынок за продуктами!
— Труднее всего сделать первый шаг, — сказал Арокле. — Самое главное — неузнанным преодолеть вестибюль. Как только окажетесь на улице, вы спасены.
— Все
Арокле, услышав, как к нему обращаются по имени, спрятал от стыда голову. Но поскольку синьор Афрагола уже собирался выходить, он остановил его со словами:
— Нос, нос, синьор хозяин!
Синьор Афрагола нацепил фальшивый нос, говоря:
— Я чуть было не свалял дурака.
В самом деле, к несчастью, у него был чрезвычайно узнаваемый нос.
На улице отдыхающие горячились все сильнее.
— Смотрите, — говорил кто-то, — как бы он не проскользнул в окно.
— Не пройдет, номер 14 сторожит с улицы.
— Все выходы под контролем! — объявил силач-гренадер, предвкушавший радость мщения.
Вдруг послышался голос:
— Тише, вот он.
Ручка двери повернулась, скрипнув. Тут же дверь распахнулась, и изумленным взорам отдыхающих явилась суровая фигура русского попа.
Напиравшая толпа в замешательстве отшатнулась, проникнувшись невольным почтением при виде внушительной фигуры священника, о присутствии которого в гостинице никто и не догадывался.
Кто-то тихо спросил у соседа:
— Когда же он приехал?
— Ну, может, сегодня ночью.
Поп остановился у двери, медленно обвел взглядом толпу и, подняв руку, сказал густым басом:
— Мир вам, люди.
— Мир, — ответили все.
— О, отец! — воскликнула синьора Суарес, которая спустилась за несколько минут до того с мужем и Катериной.
Она хотела поцеловать ему руку; но батюшка ласково ее оттолкнул и направился к выходу, пока отдыхающие толкались, чтобы поцеловать ему рясу, веревочный пояс, или хотя бы прикоснуться к краю одежды.
Но когда он уже шел по проходу, образованному почтительно коленопреклоненными людьми, силач-гренадер углядел хозяйственную сумку под рясой и закричал:
— У него сумка! Это он!
Это было как взрыв бомбы. Коленопреклоненные верующие вскочили, охваченные самым яростным возмущением и бросились на мошенника с криками:
— Хватай попа!
Но не тут-то было: попу удалось вывернуться и он, подобрав рясу, с бородой, очутившейся на затылке, бросился наутек по залитой солнцем улице, размахивая хозяйственной сумкой, к удивлению отдыхающих, медленный пестрый поток которых уже тянулся на пляж.
Джедеоне, Андреа, супруги Суарес, Уититтерли, Катерина и другие собрались в сквере вокруг того, что, по словам клявшегося, божившегося и готового дать голову на отсечение Арокле, было кофе с молоком. Катерина с тоской всматривалась в лица отдыхающих в надежде узнать юношу, с которым она говорила прошлой ночью. Но ни в ком его не узнавала.