В царстве глины и огня
Шрифт:
— Что-же это такое! Что-же это такое! Гд-же правда? Гд-же совсть? твердилъ онъ, вспоминая разсказъ Матрешки о свиданіи Дуньки съ Лонтіемъ въ Спасовъ день.
Сидлъ онъ въ овражк, однако, недолго, быстро поднялся, отеръ платкомъ слезы и черезъ ольховую заросль направился къ шатру Дуньки. Онъ хотлъ спросить Дуньку, была-ли она въ день Перваго Спаса вечеромъ въ трактир съ Леонтіемъ или не была; но когда изъ-за ольховыхъ кустовъ увидалъ шатеръ Дуньки и стоящую около шатра Дуньку, формующую кирпичъ и мурлыкающую псню, то остановился въ раздумьи. Ему и хотлось
«Закричитъ, заругается, назоветъ меня нюней, а можетъ быть, все это и неправда, можетъ быть, Матрена наврала», мелькало у него въ голов и, дабы проврить разсказъ Матрешки о Дуньк, онъ ршилъ прежде спросить Ульяну, не знаетъ-ли Ульяна что-нибудь объ этомъ обстоятельств.
«Голубушка, вдь какъ хороша-то»! любовался онъ на Дуньку изъ-за кустовъ и, простоявъ такъ минутъ съ пять, тихо сталъ уходить обратно, но черезъ минуту вернулся вновь и опять остановился въ кустахъ передъ шатромъ Дуньки. Ему хотлось во что-бы то ни стало поговорить съ Дунькой, проврить тонъ ея рчи съ нимъ. О разсказ Матрешки онъ ршился не упоминать покуда. На этотъ разъ онъ уже прокрался ближе къ шалашу Дуньки. Дунька продолжала работать и мурлыкать псню. Постоявъ еще немного въ кустахъ, онъ громко крякнулъ и быстро вышелъ изъ засады, очутившись прямо передъ Дунькой.
— Фу, какъ вы меня напугали! вскрикнула Дунька и схватилась за сердце. — Фу, ты пропасть! Я ужъ думала, что это Леонтій.
«Невинна, невинна», подумалъ Глбъ Кириловичъ, услышавъ отъ Дуньки эти слова. и нсколько успокоился.
— Здравствуй, Дуня, здравствуй, голубка моя!.. проговорилъ онъ, подходя къ Дуньк, и хотлъ обнять ее, но она увернулась и сказала:
— Ну, ну, не мшайте. Сейчасъ начала новую сотню кирпичей и хочу во что-бы то ни стало кончить ее сегодня до звонка.
Тонъ рчи Дуньки теперь показался Глбу Кириловичу подозрительнымъ и онъ опять впалъ въ уныніе.
— Но вдь я, милушка, помиловаться съ тобой хотлъ, снова началъ онъ.
— На все есть время. Не люблю, когда мшаютъ во время спшки. Ну, что: видли Леонтья? Отдали ему девять съ полтиной?
— Отдалъ, сухо отвчалъ Глбъ Кириловичъ и тяжело вздохнулъ, не спуская съ Дуньки глазъ, наблюдая вс ея движенія.
Дунька подняла голову и спросила:
— Опять нюни? Съ чего это вздыхаете-то? Десять кулей овса въ амбаръ безъ передышки втащили, что-ли?
Глбъ Кириловичъ промолчалъ и, не простясь, медленно сталъ удаляться отъ шатра.
— Куда-же вы? весело крикнула ему Дунька вслдъ.
— На камеры, на работу, отвчалъ онъ, не оборачиваясь.
— Ужъ и разсердилисъ… Ну, человкъ! Нельзя-же и работу работать, и обниматься… бормотала она.
Приблизясь къ шатру обжигальной печи, Глбъ Кириловичъ опять былъ убжденъ въ справедливости разсказа Матрешки.
«И съ какой стати врать этой Матрен? Дразнить ежели меня, но она это сказала такъ вдругъ, не подумавши, просто къ слову; стало быть, это правда», мелькало у него въ голов.
Глбъ Кириловичъ началъ работать, но работа спорилась плохо; вьюшки не поддвались кочергой и соскакивали съ нея.
«А вдругъ она и теперь съ Леонтіемъ»? думалось. ему про Дуньку, когда уже на завод позвонили къ ужину, и вся кровь приливала ему въ голову. Нсколько разъ бросалъ онъ кочергу и хотлъ бжать смотрть, что длаетъ Дунька, но одумывался и опять брался за кочергу. Когда стемнло и шатеръ озарился краснымъ заревомъ огня, вылетающимъ изъ вьюшекъ, ему сдлалось особенно грустно, хотлось хоть у кого-нибудь разспросить о Дуньк, и онъ послалъ подручнаго за Ульяной.
— Сбгай разыщи мн Ульяну-порядовщицу и попроси ее придти сюда. Мн съ ней насчетъ одного завтрашняго дла переговорить надо. Будь другомъ, сбгай, а завтра я тебя за это стаканчикомъ попотчую, сказалъ онъ подручному. — Ежели ужь отъужинали, то ты поищи ее около казармы.
Подручный побжалъ, ходилъ долго и наконецъ вернулся.
— Сейчасъ придетъ. Спать ужъ думала укладываться, сказалъ онъ.
Вскор явилась Ульяна.
— Что такое опять стряслось? заговорила она, войдя на камеры.
— Дло одно у меня, Ульянушка, есть. То есть такое дло, что просто измучило оно меня: у меня и сердце не на мст, и голова кругомъ… бормоталъ Глбъ Кириловичъ. — Ежели это правда, то вотъ змя-то!.. Отойдемъ къ сторонк, чтобы подручный не слышалъ. Сядь вонъ тамъ на обрубочк дерева.
И онъ отвелъ ее на противуположный край камеръ.
— Про Дуньку что-нибудь? спросила Ульяна,
— Да, про нее. Только ты, Бога ради, тише… сказалъ Глбъ Кириловичъ, понизивъ голосъ, помолчалъ и произнесъ:- Была ты въ день Перваго Спаса въ казарм, когда вечеромъ Дуня и Матрена тащили пьяную Варвару на койку? Только говори правду.
— Постой… стала вспоминать Ульяна и прибавила:- Была, была… Дйствительно, была, Я укладывалась спать, а он ее тащили. Только что теб до Варвары-то? Вдь ужъ пьяница извстная. Она тогда еще стекло сапогомъ разбила.
— Такъ, такъ… чуть не воскликнулъ Глбъ Кириловичъ. — Вотъ ужъ и правда,
— Да что теб до Варвары-то? допытывалась Ульяна.
— На Варвару мн наплевать, а я хочу спросить о Дун. Ежели ты въ это время была въ. казарм, то, стало быть, все видла. Приходилъ къ окну въ этотъ вечеръ Леонтій и вызывалъ Дуню? Только не при, Бога ради, только не ври. Припомни хорошенько.
— Приходилъ, кажется. Да вдь онъ часто приходилъ, бывало, къ окошку лясы точить. Вдь ужъ коли путался онъ съ ней, то какъ-же…
— Нтъ, я желаю знать, въ Спасовъ день приходилъ-ли, именно въ Спасовъ, подчеркнулъ Глбъ Кириловичъ.
— Приходилъ, приходилъ.
— Позвалъ ее въ трактиръ и она съ нимъ ушла?
Ульяна подумала и отвчала:
— Дйствительно, вдь ушла.
— Ну, не змя-ли она подколодная! воскликнулъ Глбъ Кириловичъ.
— Но, милый человкъ, вдь она и все время съ нимъ, бывало, уходила. Какъ тотъ придетъ, стукнетъ въ окно — она сейчасъ… Ты вдь и самъ знаешь, что она съ нимъ раньше путалась. Ты ужъ забудь, прости… Это дло такое… Самъ долженъ знать, какую облюбовалъ.