В час, когда взойдет луна
Шрифт:
На журнальном столике Ростбиф развернул планшетку и подсоединился к голопроектору. Это было одно из его нововведений — отрабатывать акции на трехмерных моделях. Построенных, кстати, той самой программой, при помощи которой в милиции реконструируют картины происшествия. Сейчас эта программа ещё не работала — проектор просто соткал из лучей трехмерный план города.
— Документы на машину прислали, — Ростбиф хлопнул на стол техпаспорт. — «Селяночка» с харьковской регистрацией. С утра поездим, присмотрим. Запасная нора у нас будет все там же — мотель «Тормозок». Ночной сменщик там не просыхает. Машину будем менять в промзоне, —
В дверь деликатно постучали.
— Да, можно, — отозвался Ростбиф.
На пороге показалась Гренада. В джинсах, в футболке, косметика смыта, волосы собраны в хвостик.
— Все готово, идемте есть, — сказала она.
Ужин был немудрящий — курица с рисом из консервов и немного резаных тепличных огурцов с помидорами. Ростбиф извинился за то, что сейчас произведет некоторое амбре, достал из кармана коробочку, извлек оттуда головку чеснока, отломил два зубчика, очистил и схрупал, обмакивая в соль.
— А что… и в самом деле помогает? — с почти суеверным трепетом спросил Гадюка, аkа Джо.
— От простуды — в шестидесяти случаях из ста, — серьезно ответил Ростбиф. — Мощный естественный антисептик и антибиотик. Я, кажется, продул себе глотку на этой веранде…
— А как вы думаете, — спросила Гренада, — этот… Искренников… он нам не испортит дело?
— Одним варком больше, одним меньше, — Эней пожал плечами. — Наша цель — Газда. Пока будем прорываться к нему, палите во все, что движется. И вообще — я не думаю, что он придет. Он уже далеко.
— Но ведь он… любит эту Гонтар, — робко возразила Гренада.
— Варки любить не умеют.
— Я не был бы так категоричен, — Ростбиф почти не ел, хорошо подкрепившись в ресторане, но приналег на чай. — Однако считаю, что если Искренников и появится у Музея Войны, то смешает карты им, а не нам. Ещё один дестабилизирующий фактор никогда не бывает лишним, да и гоняться за двумя зайцами сложнее, чем за одним. Главное — не отвлекаться самим. Появился он или нет — вы действуете именно так, как сказал Эней: стреляете в охрану. Со всеми непредусмотренными обстоятельствами предоставьте разбираться нам.
Джинсы, курточка и хвостик шли Гренаде куда больше, чем наряд проститутки-любительницы, но что-то оставалось у нее на лице и в фигуре такое, что не смывалось вместе с косметикой и не снималось с одеждой. Какое-то такое нарочито разбитное выражение, какая-то разухабистость в позах, принимаемых на фоне Музея Войны и монтирующегося помоста для казни. Видно было, что ей до смерти хочется выглядеть «правильно», и поэтому она топырит попку, выпячивает грудки и дует губки.
Они с Энеем уже изображали парочку — во время первичной рекогносцировки, когда Эней объяснял ей на местности боевую задачу. Уже тогда у него возникло ощущение, что его кадрят. Теперь оно сменилось уверенностью. Только этого еще не хватало. И так все плохо.
Так что Энею не составляло никакого труда уделять объекту больше внимания, чем напарнице, а вот выглядеть заинтересованным было сложнее. Он тоже переоделся — в синие джинсы и свободный свитерок. Страйдер исчез, на его месте появился студент, немного сутулый (наклеенная на грудь от плеча к плечу полоска медицинского пластыря) и с не очень уверенной походкой (салфетки в носках ботинок).
Лицо только слегка не соответствовало образу влюбленного студиозуса — слишком мало выражений. Гренада не могла дождаться, когда же дело будет сделано и можно станет расслабиться. А пока они прошлись от Музея Войны к набережной через парк по широкому спиральному спуску и сделали несколько панорамных снимков. Уже смеркалось, но они всё успели.
Музей Войны построили ещё в двадцатом веке, когда процветал культ героической победы советской империи над нацистским Рейхом. Тогда там располагалась диорама, прославлявшая героизм советских воинов. Столетие спустя, когда управились с последствиями войны куда более бессмысленной и кровопролитной, его превратили просто в Музей Войны, и разместили там новую диораму, обличающую ужасы «бойни народов». Со стороны центральной улицы музей выглядел обычным старым административным зданием, облицованным плитками ракушечника, с двумя рядами широких окон по фасаду. А со стороны парка круглился глухой выступ на весь торец. В этой-то части здания и находилась диорама с изображением черного, промороженного Екатеринослава, голодных толп, вооруженных банд и чумных кордонов.
По обе стороны от выступа располагались широкие площадки, раньше на них стояли древние пушки и реактивная установка, но сейчас их там не было: увезли на реставрацию. Помост ставили прямо напротив круглого торца.
С левой стороны стена была в лесах — старое здание опять ремонтировали. Сколько Эней его помнил, там вечно что-то чинили. Древний бетон крошился, его цементировали заново современными пластифицирующими составами, меняли проржавевшие рамы огромных окон или облицовку из крымского ракушечника.
Эней купил мороженое, и они с Гренадой, не спеша, зашагали по мосту на Монастырский остров. Монастырь там стоял ещё до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.
— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко, — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но когда снимали с постамента — он сорвался с крана и разбился. Про это ещё стишок есть…
— Дiти мої, дiти мої, скажiть менi — за що? Чим та срака мексиканська вам вiд мене краща? [14] — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.
— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.
— Это случается.
Гренада не знала, о чём ещё заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.
14
Дети мои, дети мои, скажите мне — за что? Чем эта мексиканская жопа для вас лучше, чем я? (укр.)