В час, когда взойдет луна
Шрифт:
После этого Светка решила перейти в боевики. Её обучали владеть оружием, и свою кличку она получила от того, что называла поначалу гранаты — гренадами, думала, что из-за испанской провинции. Но в акциях она не участвовала, да их и не случалось в Екатеринославе, акций. Восточная Украина была спокойным местом. До того дня, когда руководство направило сюда Ростбифа с его единственным подчиненным.
Сейчас этот подчиненный стелил себе на кухонном диванчике старое одеяло вместо матраса. Ростбиф и Гадюка легли в зале, один на диване, другой — на полу в спальнике. Завтра нужно было ещё раздобыть машину, изготовить и заложить взрывпакеты и окончательно отработать операцию. По уму, сказал Ростбиф, такой расклад нужно готовить не меньше двух недель. Так и думали поначалу. Но потом по прогнозу погоды вышло, что через неделю зарядят дожди чуть ли не на месяц, и казнь высокой госпожи Милены Гонтар перенесли на послезавтра, а когда ещё представится такой случай, чтобы вся сволота собралась в одной корзинке?
Про эту варковскую дамочку уже несколько дней на все лады чирикали службы новостей. Она сама была откуда-то из Сербии, инициировала своего любовника и сбежала с ним вместе. Скрывались два года, гасали по всей Европе — а попались тут. Местные службы распускали павлиний хвост — эту нелегалку прихватила варкушка из региональной «Омеги». Судили Гонтар в местной Цитадели, приговорили к уничтожению. Под это дело Ростбиф и приехал в Екатеринослав: совместить казнь с показательным расстрелом Газды, прокурора области, которого по такому случаю производили в варки — его и раньше повышать собирались, а тут решили, что оно торжественней выйдет. А любовничек этой осужденной, наверное, и впрямь смылся — все мужики скоты.
Кроме некоторых.
Света зашла в кухню в халатике, вроде бы выпить последний стакан чаю перед сном, а на самом деле — полюбопытствовать насчёт Энея в белье.
Эней в белье впечатлял. Фигура у него была ладная, почти модельная — Гадюка сам себе руку бы откусил за такую. И лицо хорошее — правильные черты, большие глаза… Только невыразительное очень. Мокрые после душа волосы ещё топорщились, а майка с глубоким вырезом открывала шрамы. На ногах тоже были шрамы — и один явно пулевой.
— Ты не возражаешь — я чайку выпью? — спросила она.
Эней молча пододвинул ей стул, сам включил чайник.
— Может, и ты хочешь?
— Давай, — согласился он, подумав. — Только быстро. Спать осталось всего ничего.
Быстро — не быстро, а чайник будет закипать три минуты, а халатик на Гренаде тоже не скрывал фигурки — и тоже почти модельной.
— Почему ты Эней? — спросила она.
Он снова подумал — как будто решал, стоит вступать в разговор или нет.
— Тебя учили сопротивляться медикаментозному допросу?
— Не-а.
— Есть такой фокус… задолбить наизусть большой кусок текста. И выдавать его по ключевым словам. Каждый сам себе выбирает, что ему хочется. Легче всего учить стихи. Ростбиф «Евгения Онегина» предпочитает… Ну, а я… «Энеиду» со школы очень любил.
— Ха, — сказала Гренада. — А ты знаешь, что сейчас её уже не проходят?
— Серьезно?
— Без балды. Много агрессии. «Наталку-Полтавку» вместо нее ввели.
Чайник закипел. Гренада на выбор достала коробочки черного и зеленого прессованного чая. Эней взял палочку зеленого.
— Так ты у нас — «парубок моторный»? — стрельнув глазками, спросила Гренада.
— Реактивный, — он улыбнулся одними уголками губ, как обычно улыбаются люди с плохими зубами. Но зубы у него как раз были хорошие. Какие-то даже слишком хорошие, как с рекламного плаката. Гренада вдруг сообразила, что они, может быть, не свои — мало ли, словил где-то как следует в челюсть, и хана зубам. Может, он даже рад был потом. Может, те были хуже.
— Можно личный вопрос? — сидя на своей половине уголка-дивана, Гренада дурашливо подняла руку, как девчонка-школьница.
— Почему я пошел в боевики? — вздохнул Эней.
— В общем… да.
— Все просто. Родителей сожрали.
Родителей… Выходит, у него не только мать была, но и отец. Круто. Среди одноклассников Гренады таких было раз-два и обчелся. В основном у всех были матери. Кое у кого — отчимы или приходящие отцы. Но это все ненастоящее. Мать с бабкой хотя бы про отцов не врали — ну, есть где-то. У обеих от отцов были только отчества.
Гренада так и не дождалась вопроса: «А ты?».
— А у меня — парня.
Это ведь почти не было враньем. Если бы варки дали им хоть немного времени, Виталик стал бы её парнем. Она ему закидывала удочки, а он явно повелся…
— И у Джо — парня, — продолжила она, следя за реакциями. Мало ли. А вдруг он не по её, а по Гадюкиной части? Вот досадно будет…
— Это бывает, — Эней допил свой чай, поблагодарил, вымыл чашку и поставил на сушилку.
— Послушай, — она решила поговорить начистоту, — тебе здесь неудобно будет спать. В тебе росту сколько, метр восемьдесят?
— Почти.
— А тут — метр шестьдесят. Не знаешь, куда ноги девать.
— Ничего, нормально. Или есть другие предложения?
Ну, наконец-то.
— В моей кровати. Она просторная. Старинная, от бабки досталась.
— Так это твоя квартира? — спросил Эней.
— Моя.
— Плохо.
— Мы же после акции уходим, так какая разница? А кровать шикарная. Прямо аэродром.
— И борт номер какой я там буду?
— А что тебя косит? — разозлилась она. — Людей мочить тебя не косит, а что я живу в свое удовольствие — тебя косит, да?
— Нет… извини… — он потер лоб. — Я… сам понимаю, что не то ляпнул, просто… устал сегодня очень. Ты симпатичная девушка, Гренада… Ты мне понравилась. В самом деле понравилась.
А! — сообразила она. Балда ты, Светка: он же ревнует! Вот здорово: ревнует! Её ещё никогда не ревновали.
Эней тем временем подсел к ней вплотную, приобнял за плечи и взял за руку. Сидел так с минуту, осторожно поглаживая её кисть и спрашивая себя: почему он не может сделать этого, произвести теплообмен с приятной во всех отношениях девушкой? Может быть, последний… и единственный раз в жизни. Никаких препятствий не ставит ни разум, ни организм — а вот он не может. И дело даже не в том, сколько у нее было до него. Если бы он её любил, он бы на это наплевал. Он бы забыл о них всех разом и её бы заставил забыть. Но он не любил, вот беда.