В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— Смотря что за человек.
— Ну, конечно, не первый попавшийся. Какой-нибудь крупный чиновник. Готовящийся к инициации.
— Тогда да.
Ростбиф кивнул. Именно этого он и ожидал. Именно поэтому с Андреем было «нет, наверное», чего не объяснишь добряку Фихте. У роли бога-отца есть свои преимущества и недостатки, причем соединяются oни неслиянно и нераздельно. Когда Эней миновал опасный период подросткового своенравия, Ростбиф обнаружил, что с его послушанием — то ли солдатским, то ли монашеским — дело иметь не легче.
— А что скажет штаб? — спросил Эней.
— У нас на фюзеляже первый гауляйтер за два поколения.
— То есть, ничего не скажет.
…И ведь это не страх перед ответственностью, не бегство от нее, подумал Ростбиф. Просто в один прекрасный день он решил быть именно тем человеком, который со мной никогда не спорит. И именно ему я не могу объяснить, куда я на самом деле целюсь. И именно поэтому.
Дьявол. Время, силы, ресурсы, жизни — все это в собачий голос — и никому ничего не объяснишь, даже своим. Потому что хуже крысы в штабе только слух о крысе в штабе.
— Оцени, — Ростбиф отсоединил от пояса планшетку, открыл нужный документ, протянул Энею. — На этот раз, кажется, получилась вещь.
Последние строчки он дописал только вчера, в вагоне монорельса «Мюнхен-Вена»:
Невозможность, Андрюша, добру оставаться добром, заставляет надеяться, что зло превратится в благо. И когда утихнут пожар, бесчинство, погром, станут очевидны мужество, благородство, отвага. Все придут на молебен, чёрные губы солдат будут двигаться в такт молитве — таков обычай. Что это был за город? Но после победы полагался парад, а после парада полагался справедливый дележ добычи.Что это скажет Энею, он не знал.
И чёрта лысого теперь прочтёшь по лицу.
— Ну как, падаван?
Эней улыбнулся.
— Спасибо, мастер. Мне ещё никто стихов не посвящал.
Страничка распечатки, впоследствии обнаруженная А.Витром (псевдо Эней) среди прочих документов, оставшихся от В.Саневича (псевдо Ростбиф).
Стандартная бумага для офисных принтеров канадского производства марки Exquisite Print, изготовлена от 40 до 60 лет назад.
Текст — часть первого извода «Исповеди» Чака О'Нейла.
Пометки на полях сделаны самим Ростбифом и третьим лицом, предположительно Мортоном Линчем (псевдо Райнер).
…скажите, каких доказательств ещё вам нужно? Если вы не верите человеку, который был вампиром и перестал им быть, то чему тогда вы поверите? Если уже была война, после которой умерла третья часть людей и третья часть вод стала ядом — а вы не верите, то чему вы поверите? Что с вами нужно сделать, чтобы вы открыли, наконец, глаза?
Когда я, приняв «кровавое причастие», лежал трупом, я был в сознании — но оно бродило не здесь, а в далеком месте, полном мучений. Все, чего я боялся в этой жизни, прошло передо мной, как наяву, я увидел всю человеческую скверну и свою собственную скверну и возненавидел людей. Если не дьявол взял меня туда, то кто? И если не бес заставлял меня пить человеческую кровь — то кто?
[Пометка на полях: «Разве момент инициации помнят?»
Ниже, другим почерком: «Мог вспомнить потом. Или домыслить.»]
Что вошло в меня, что дало мне силу, обострило память, слух, зрение и те чувства, которых мы и назвать-то не умеем? Если этому существу под силу заращивать раны и в точности восстанавливать забытое — зачем ему человеческие жизни? Не для того ли, чтобы восемь раз в году, а то и чаще, мы присягали ему телом и душой?
Вы говорите «симбионт», вы говорите «психосоматические изменения» — но если вы назовете его ангелом или персидской красавицей, суть не изменится! Если в то время, когда оно было во мне, я не мог спокойно видеть Крест, если я мог из сотни гражданских узнать священника, если меня охватывала слабость при виде Святых Даров — то каким должно быть настоящее имя этого «симбионта»?
И даже этого не нужно, чтобы знать, что они враждебны всем нам — одних превращают в пищу, других — в хищников, и всех — в свое стадо.
[Пометка на полях: «Смешанная метафора».
Другим почерком: «Возлегли волк с ягненком».
Ниже: «Так сказать, симпозиум».]
Вы говорите — не может быть ничего хуже войны. Это ложь. Мир, который строится сейчас — в тысячу хуже войны. На войне погибают многие, а в этом мире погибнут все. Одних сожрут, другие погибнут за то, что дали их сожрать. Потому что Бог не оставит это без наказания. Посмотрите, что мы сделали с собой, когда Он препоручил нас нашей воле. Посмотрите, кому мы отдались. Война неизбежна, она уже идет, Армагеддон уже начался — осталось только выбрать, на какой ты стороне. Никому не удастся отсидеться в тылу, потому что на этой войне нет тыла.
[Пометка на полях: «Решительный молодой человек».
Другим почерком: «Интересно, где именно в Кота-5 располагался тыл?»
Ниже: «А он вообще бывает, тыл?»]
Никому не удастся сказать «Это не я» — кровь, пролитая перед их глазами, обличит их.
Варков мало. Когда я был одним из них, я часто удивлялся — почему вы не восстаете? Как бы мы ни были сильны — ведь тогда я говорил и думал «мы» — вас ведь по нескольку тысяч на каждого. Вам по силам убить любого из нас. По силам убить нас всех. Но вы не восстаете, — так я думал, и презирал вас ещё больше. И все мы думали так, и все вас презирали. Уже за одно это презрение вампиров стоило бы убивать.
[Пометка на полях: «Насколько я понимаю, эта байроническая поза свойственна практически всему молодняку. С возрастом проходит».
Другим почерком: «Или не проходит».]
То, что они делают с нами, то, что мы сами делаем с собой — хуже всякой войны. Что такое война? Это когда погибают тела. «Не бойтесь убивающих тело», — сказал Господь. Нынешний мир — это когда люди гибнут с телом и душой. Что вампир может сделать с человеком? Да самое большее — убить. Что может сделать человек? Из страха смерти обречь себя на смерть вторую. Оставьте страх. От смерти никто не уйдет — так зачем её бояться? Без этой угрозы они — ничто.
[Пометка на полях: «Проблема не в том, что люди боятся варков, проблема в том, что они, в большинстве своем, боятся себя».
Другим почерком: «И не без оснований, нет?»]
Они боятся креста, реликвий и молитвы. Кое-кто из них может делать вид, что это ему нипочем, но они всё равно теряют контроль над собой, а то и вовсе слабеют — потому что бес покидает их. При виде Распятия меня брала такая злость, что мне хотелось его тут же уничтожить. Я не знал, откуда это, и потому не говорите мне о самовнушении. Я не знал о силе молитвы и Святых Даров, я просто видеть не мог Распятия, а на освящённой земле мне становилось плохо. Если не бес был во мне, то кто?
Я пишу эти слова — а солнце стоит в небе и его свет не тревожит меня. А я был вампиром пять лет… Как мог бы я вернуться к жизни людей, если бы надо мной не сотворили чуда — и в чьей власти такое чудо?
Неужели ещё не ясно, что Полночь была нам наказанием за неверие и гордыню, и что это наказание мы совершили над собой своими же руками? Мы пошли за дьяволом, когда захотели использовать генетику и геофизику для убийства. Или вы будете говорить, что сейсмобомбы и ВИЧ-3 — богоугодное дело? Ну, так какая же награда могла быть нам за все это? И кто её мог обещать, кроме Сатаны? И разве не две всего буквы отличают имя нынешнего «Благодетеля» — Сантаны — от имени вечного врага?
[Пометка на полях: «Последнее ожидаемо».
Другим почерком: «И, скорее всего, это позднейшая вставка. Попытка дискредитировать весь текст».
Ниже: «Не скажи. Поколение назад это было общим местом.»]
Молитесь, молитесь и кайтесь, потому что всем нам есть за что, и просите у Господа мужества для борьбы, или нас ждет новая кара, по сравнению с которой Полночь покажется сущим Диснейлендом. Просите мужества и убивайте их, если вы миряне; они и так всё равно что мертвы. Просите мужества и изгоняйте бесов, если вы священники. Им не должно быть места на земле. И не говорите, что вы не слышали.
[Пометка на полях: «И ты удивляешься, что этот текст не изъяли из обращения…»
Другим почерком: «Да, удивляюсь. Все проверяемые вещи, насколько мне известно, соответствуют действительности»].
Глава 5. Черная жемчужина
Еней з Дiдоною возились,
Як з оселедцем сiрий кiт.
Качались, бiгали, казились,
Що лився деколи i пiт.
Дiдона мала раз роботу,
Коли пiшла з ним на охоту —
Та дощ загнав їх в темний льох.
Лихий їх зна, що там робили:
Було не видно з-за могили.
В льоху ж сидiли тiлько вдвох. [54]
54
Когда море порозовело, Цумэ вывел машину на какую-то жуткую грунтовку, указанную Энеем, и все проснулись, потому что спать и даже дремать не было никакой возможности. Антон (аналитик группы, оперативный псевдоним Енот) продрал глаза, и, увидев обступившие дорогу сосны, сказал:
— Ух ты!
— А земляники тут! — поддержал Эней.
Никакого забора, никакой ограды не было — только бетонные столбики через каждые пять метров — и поперёк дороги ворота. Цумэ остановил машину. Эней выскочил прямо через бортик (дверь с его стороны открывалась плохо) и, обойдя ворота, открыл засов. Сдвигаемая в сторону створка завизжала на всю ивановскую. Антон прыснул при виде этого театра абсурда.
— Это, — наставительно сказал Костя (капеллан группы, оперативный псевдоним Кен), — ты ещё в Дании не был. Тут хоть столбики стоят, а там вообще только ворота. Причем, бывает так, что дорога сплошь травой заросла. Так и торчат посреди ничего. А когда перед ними ещё стадо стоит — пока хозяин ворота откроет… так и ждешь, что на той стороне — Марс.
Эней сделал знак — заезжай! — и Цумэ повел «фарцедудер» дальше. Фарцедудером джипик «сирена» окрестили сразу же после покупки — уж больно характерный звук он издавал при включении двигателя.
То ли этот характерный звук, то ли скрежет ворот разбудил обитателей ближайшего к воротам домика. В окошке загорелся свет, за занавеской задвигались тени.
— Тачку — под навес, — Эней показал рукой. Цумэ увидел в указанном направлении маленькую пристань, где пришвартованы были четыре лодки и две прогулочных яхты — и гараж-навес прямо над ней, как бы этажом выше, так что мачты приходились вровень с крышами автомобилей.
Игорь вышел из машины, выволок свой рюкзак и рюкзак Антона, поражаясь тому, как это Эней не сомневается в том, что его тут после почти трёхлетнего отсутствия встретят пирогами.
Дверь домика, где горел свет, открылась — обитатель вышел на порог.
Точнее, обитательница. Цумэ застыл как вкопанный. Эней тоже выглядел несколько озадаченным.
— Ой, — сказал Антон. Игорь внутренне с ним согласился: действительно ой.
Явление было облечено в джинсы и, кажется, верхнюю часть купальника. И то, и другое скорее подчеркивало, нежели скрывало скульптурные формы. Кожа… Цумэ не мог точно охарактеризовать этот цвет — крепкий свежезаваренный чай? Полированное дерево? — матово светилась, как «мокрый шелк». Огромные, влажные карие глаза сияли с тёмного лица. Волосы, завитые в бесчисленные косички, переплетались на голове какой-то хитрой сеткой, а дальше ниспадали на чуть приподнятые плечи и маленькую, почти мальчишескую грудь. У кос был неслабый запас длины, потому что шея прекрасной квартеронки высилась… м-м-м… как там у пана Соломона — как башня Давидова? Умри, Денис, лучше не напишешь.