В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— Антоха, ты будешь носить за мной челюсть, — сказал Цумэ.
— Не будет. Твоя челюсть зацепится за твой же болт, — успокоил его Костя.
— Зато твоя сейчас в самый раз Самсону.
— А твоя будет два дня срастаться…
Эту тихую перепалку прервала сама квартеронка, спросившая, округлив брови:
— Энеуш?
Эней кивнул. Молча.
— А Михал з тобоу? Чи бендзе пузней?
Эней так же молча покачал головой на оба вопроса.
— Естешь сама? — спросил он в свою очередь. — Пеликан где?
— Пеликан згинел, — ответила девушка. — Зостало се нас двое.
Антон мысленно присвистнул.
— Як то згинел? — спросил изумленный Эней. Квартеронка пожала
— Як вшистци люде. Он стжелял, в него стжеляли. Згинел. В Монахиум. Газет не читалеш?
— Доперо пшиехалем. Где Стах?
— Там, — девушка показала на длинный сарай, одним торцом открывающийся к морю. — Одпочива, [55] — она пояснила жестом, после чего именно.
Эней усмехнулся. Видимо, пьянство Стаха его не удивляло.
55
— А Михаил с тобой? Или будет позднее?
— Ты одна? Пеликан где?
— Пеликан погиб. Остались мы двое.
— Как погиб?
— Как все люди. Он стрелял, в него стреляли. Погиб. В Мюнхене. Газет не читаешь?
— Только что приехали. Где Стах?
— Там. Отдыхает.
— Чещч, хлопаки, — обратилась девушка к компании. — Ким естещче?
Антон недоуменно помотал головой. Скорее всего, его просили представиться, а может и нет, а промахнуться очень не хотелось. Он открыл рот, но его уже опередили.
— Естем Игорем, то Антон, а то — Костя. Препрашам ясноосвенцоной пани, але розмавям польскей бардзо зле. [56]
Видимо, с игоревым польским дело обстояло ещё «злее», чем он думал: красавица прыснула, протянула было руку, — и, едва коснувшись пальцев Игоря, вдруг резко отдёрнула, а потом в руке (откуда, в этих джинсах же, кроме нее, явно ничего не уместилось бы?) оказался пистолет.
56
«Привет, ребята. Кто такие?» — (очень искаженный польский) «Я Игорь, это Антон, это Костя. Прошу прощения у ясноблистательной госпожи, но говорю по-польски очень плохо».
— Энеуш!?
— Спокойне, — сказал Эней, бросил свой рюкзак и заслонил Игоря, подняв руки вперед. — Вшистко в пожондку. Вшистци свое, жадных вомпирув. Оповям, кеды зложимы свое чухи. Лепей покаж мейсце же б мы мугли змагазиновачь. [57]
«Мейсце» нашлось в соседнем домике — скорее даже в хижинке. Темнокожая красавица стукнула в двери и когда там зашевелились, сказала в щель:
— Лучан! Мамы гощчи. Отверай джви, спотыкай зе своем гитаром. [58]
57
Спокойно. Все в порядке. Все свои, никаких вампиров. Расскажу, когда сложим свое барахло. Лучше покажи место, где можно было бы все сложить.
58
Лучан! У нас гости. Открывай двери, встречай со своей гитарой.
— О, — сказал Цумэ. — Так меня ещё нигде не встречали. У вас там что, цыганский хор?
— Почти, — сказал Эней. — Ты лучше у меня за спиной держись, потому что хор у нас нервный. Весь.
За дверью завозились, через минуту отодвинулась щеколда. Польская Аврора толчком открыла — и отступила
— Чещч, Лучан, — Эней шагнул вперед, чуть подняв руки. — Добжа гитара. Вышьменита. [59]
Парень беззвучно засмеялся, опустил ствол, кивком пригласил Энея сесть на кровать, а сам сел на незастеленную койку напротив. Эней, в свою очередь, показал жестом, что приглашение распространяется на всех. Игорь подумал секунду — и сел на край кровати, Антону Эней глазами указал место рядом с Лучаном, а Костя примостился на табурете.
Чёрная роза осталась в дверях, демонстративно держа ладонь на рукояти заткнутого за ремень джинсов пистолета.
59
Привет, Лучан. Хорошая гитара. Замечательная.
— Ребята, знакомьтесь, — сказал Эней. — Это Лучан Дмитряну, Десперадо, брат Пеликана. Он раньше был братом Корвина, но Корвин погиб. Десперадо не разговаривает. Он не глухой, но не говорит. Это Малгожата Ясира, Мэй Дэй, сестра Пеликана. Кто рассказывает первым?
Лучан посмотрел на Энея, потом на Игоря, потом на винтовку, потом опять на Энея. Виновато улыбнулся. И как-то сразу стало ясно, что говорить должны гости, ибо хозяева… нервничают и хотели бы перестать. Потому что неуютно как-то.
Эней кивнул.
…Когда ему было восемь, соседям снизу, Роговским, приятель-журналист подарил пекинеса. Пса он привёз с Дальнего Востока и клялся, что собака — из тех, что когда-то охраняли богдыхана, и даже обучена правильно. Звали императорского телохранителя Бинки и весь двор тут же стал называть его Бинькой. Рыжий плоскомордый пёс был весел, вездесущ, исполнен чувства собственного достоинства и стоически добр к многочисленным дворовым детям. Ещё Бинька любил летом спать на внешней стороне подоконника — как раз на высоте роста Андрея — и его можно было погладить по дороге домой.
А шутка «это наш бойцовый пекинес» держалась в доме года два. Пока однажды вечером какой-то, может, вор, а может, просто пьяный дурак, не попытался залезть в окно Роговских. Он успел примерно наполовину перевалиться через подоконник, когда милый ласковый Бинька решил, что ситуация ясна, и перервал ему горло и вены на запястьях. Видимо, не врал журналист, и собаку действительно чёму-то учили. Не могло же это выйти на чистом инстинкте… или могло? Вор остался жив — старший Роговский оказался дома, а до скорой помощи было всего два квартала. Но с Бинькой после этого почему-то никто уже не играл. Хотя он, кажется, обижался.
И вот каждый раз, как Эней видел Десперадо, почему-то мерещилась ему рыжая бинькина морда — хотя восточной экзотики в парне было ни на грош, а до пекинесовского добродушия ему было расти и расти. Эней предпочитал не проверять на прочность пределы его терпения: полумер Десперадо не признавал, а убивать его Энею не хотелось.
Терпеливо и подробно он изложил историю екатеринославского провала. Дойдя до Вильшанки, в окрестностях которой он потерял сознание, Эней передал слово Цумэ:
— Ты говори. Я переводить буду.