В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Энею было легче, и намного — когда-то он через все это уже прошёл, и сейчас восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном — и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно — словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.
Иди через лес… [66]
66
Стихи
— Тебе не скучно молотить беззащитную сосну? — Мэй Дэй подошла неслышно — под шум моря, под удары боккена о ствол высохшей сосенки, под шумные выдохи — и иногда воинственные вопли — самого Энея, по песку, босиком, с подветренной стороны. На ней был короткий тесный топ и зелёная юбка-парео, которую трепал ветер, а на плече она несла свой боккен.
— Сколько мы с тобой не спарринговали, пять лет?
Он облизнул разом пересохшие губы, смахнул подолом футболки пот со лба.
Иди через лес. Иди через ягоды, сосновые иголки. К радуге на сердце…
— Почти шесть.
Мэй Дэй улыбнулась.
— Ты был такой щурёнок. Я все время боялась тебе что-нибудь поломать.
— Я что-то этого не чувствовал, — улыбнулся он. — Теперь моя очередь бояться?
— А ты не бойся. Я крепкая.
Она и в самом деле была крепкой, как недозрелая слива. Есть такая порода слив — с золотисто-коричневой кожей, с янтарной мякотью… А он и в самом деле был щурёнком пять лет назад — стремительно вырастающий из всего худой подросток путался под её взглядом в своих неожиданно выросших конечностях и ещё больше — в своих чувствах. Она была недосягаема. У неё был Густав, такой высокий и синеглазый, что о соперничестве не могло быть и речи. Эней мог объясниться с ней только на звонком языке деревянных клинков. А как на этом языке скажешь: «Я люблю тебя»? Особенно если на других занятиях — куда ходили всего трое, он, Густав и Малгожата, его ставили «чучелом» для неё, а её — для него. Ей было двадцать, и она уже числила за собой шестерых. Он в свои пятнадцать — только двух. Конечно, это были дела не только их — группы. Но больше всех рисковала приманка…
И, что самое удивительное — сейчас он был способен объясниться ничуть не больше, чем тогда.
Я пойду за тобой. Я буду искать тебя всюду до самой до смерти…
— Камаэ-тэ, — скомандовал он, и оба приняли стойку. Море тянулось к их босым ногам, и ветер трепал тёмно-зелёную юбку Мэй, как знамя Пророка.
Нам сказали, что мы одни на этой земле. Мы поверили бы им, но мы услышали выстрел в той башне. И я хотел бы, чтобы тело твоё пело ещё — но озёра в глазах замерзают так быстро… Мне страшно…
Сначала это было скорее воспоминание, чем состязание. Они обменялись несколькими связками, знакомыми обоим. Потом Мэй перешла в более решительное наступление. Эней попытался подловить её встречным ударом во время отхода, но она смогла ускользнуть и отразить выпад. Неумолимая инерция боя разнесла их, дав каждому секунду передышки — а потом они снова кинулись друг к другу, как два намагниченных шарика на веревочках — и снова друг от друга оттолкнулись, обменявшись ударами на сей раз в полную силу. И атака Мэй, и собственная контратака тут же отозвались у Энея в груди ноющей болью. Он знал, что очень скоро эта боль расползется по плечу и от нее занемеет рука, но это лишь усиливало азарт
— Дьявол! — она тряхнула косами, переводя дыхание. — А ведь ты мог и упустить меч.
— Мог, — согласился он. — Но ведь не упустил.
— Пошли дальше, — она ударила снизу, не принимая стойки, как учил их Каспер на тех занятиях, куда прочие ученики не допускались. Где дело решалось одним взмахом клинка. То было уже не спортивное кэндо, а рубка, максимально приближенная к реальной драке. Тэнку Сэйсин Рю предполагал мощные удары, которые ни в коем случае не следовало пропускать, потому что в настоящем бою каждый такой удар несёт смерть. И они быстро привыкали отражать их или уходить — получить боккеном со всей силы не улыбалось. То, что они делали сейчас, продолжало оставаться игрой — но уже серьёзной, как партия в покер на настоящие деньги. Зачёт шёл не по очкам, ценой поражения была боль.
Вот только боли он ей причинять не хотел — и почти с облегчением свалился на песок, пропустив удар как раз в раненую сторону груди.
— Ох, прости меня, — Мэй села рядом с ним и положила боккен на песок.
— Ничего, — прошипел он, садясь и растирая ушибленное место. — Всё правильно. Нашла слабое место в обороне и пробила.
— Я знала, что у тебя ещё не до конца зажила рана. И все равно ударила. Извини.
— Говорю тебе: всё в порядке. В настоящей драке ведь никто не будет беречь мне этот бок.
— Покажи, где тебе сделали сквозняк.
Эней потащил футболку через голову и зажмурился, когда Мэй дотронулась до шрама под правой рукой.
— Кур-рка водна, — с чувством сказала девушка. — Как же ты дрался?
— Я же сказал: ничего страшного, всё зажило давно. Это так, фантомная боль.
— Мне один раз засадили в грудь дробью. Думала, сдохну. Смотри, — Мэй потянула вниз вырез топа. — Вот, вот и вот…
Эней сочувственно кивнул, рассматривая маленькие шрамики на тёмной, сливовой коже там, где дробь попала между пластинами брони. Несколько дробинок, которые потом вытянули — ерунда, самое страшное Мэй пережила в момент удара, который пришелся… он прикинул разброс попавших дробинок и сделал вывод: почти в упор.
— Грудина не треснула?
— Треснула, а как же.
— Кто это сделал?
— Помнишь, был такой пан Вежбняк, из СБ в Кракове? Вот теперь его уже нет. А это его охранник мне на память оставил.
За Вежбняком подполье гонялось давно, и, услышь Андрей эту новость от другого человека и в другом оформлении, он бы порадовался за группу Каспера, а вот сейчас он мог думать только о том, что топ скрывал, почти не скрывая. Грудь у Мэй была маленькая, еле выступала, но ткань обтягивала её тесно, обрисовывая всё-всё.
Свяжи все мои нити узелком — время поездов ушло по рельсам пешком, время кораблей легло на дно — и только волны, только волны над нами…
Только ветер и тростник — всё, что я хотел узнать, я вызнал из книг. Всё, что я хотел сказать — не передать словами! Не высказать мне…
— А это — Варшава? — Мэй провела пальцами вдоль четырех параллельных шрамов на левом боку Энея. Точно такие же, почти симметричные, были на правом. Казалось — за пальцами Мэй остается теплый след…
— Варшава, — подтвердил Эней.