В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— Знаешь, — сказала Мэй. — Я тоже ничего не понимаю. Я уже большая девочка, и не только из книжек знаю, откуда берутся дети. У меня были любовники и после Густава. Был просто секс — ради удовольствия. Или даже так… чтобы согреться. Ты приехал — такой взрослый, такой… жёсткий. На тебе просто написано было, сколько в тебе боли. Я решила — помогу человеку расслабиться. Иногда это — как перевязать свежую рану. Понимаешь?
— Да, — кивнул Эней, чувствуя нарастающую боль под сердцем. — Спасибо.
— М-м-м… нет, всё уже не так. Все уже переменилось, Энеуш. Я узнала, что ты любил меня раньше… и что ничего не изменилось… И поняла, что так с тобой нельзя, ты другой. Я шла сюда и знала, что поцелую тебя. Мы с Густавом любили друг друга, Энеуш. Мы друг друга понимали. Нам в бою не нужен был ларингофон — все говорили, что мы читаем мысли. А тебя я не понимаю, ты для меня как тёмное озеро. Это просто смешно, но кажется — ты первый мужчина, которого я боюсь.
Эней сел, довольно легко преодолев её сопротивление, и подтянул колени так, что она оказалась прижатой к ним как к спинке кресла или к стене. Он хотел назвать её ласковым именем, но знал, что она терпеть не может обращение «Малгося».
— Мэй, ты любишь меня?
— Не знаю, — она откинулась назад, безвольно свесив руки, а Эней положил свои ладони ей на грудь.
— Мэй, скажи, пожалуйста, ты любишь меня теперь?
— Зачем ты спрашиваешь?
— Так много слов, Мэй, там, где нужно два — да или нет. Скажи: ты любишь меня?
— Да, — она робко улыбнулась. — Ох, я ещё пожалею об этом. Но я тебя люблю.
— И я тебя люблю, Мэй. Видишь, как все просто.
Они снова завалились на песок и какое-то время целовались, уже не так яростно, как четверть часа назад — а легко и весело, как покусывают друг друга, играя, месячные котята.
— Полная голова песка, — наконец сказала Мэй, поднимаясь. — Пойду сполосну волосы.
— Может, расплести? — Эней неуверенно провел пальцами по замысловатой сетке-шапочке, сплетенной из кос.
— Я тебе расплету! Мне это удовольствие влетело в девяносто евро и шесть часов перед зеркалом. Нет уж, месяц я так прохожу, это как минимум, — она сбросила топик и сбежала к воде. Эней, внезапно обнаружив, что тоже весь в песке, скинул брюки и прыгнул в море за ней. Вынырнув, он смог наконец рассмотреть то, что с таким удовольствием только что узнавал наощупь и не удержался, поцеловал её грудь, тронул губами сосок, тёмный и нежный, как ягода шелковицы.
— Имей в виду: красоты секса в воде сильно преувеличены. Это только в кино красиво, а на самом деле вода попадает внутрь и, знаешь… хлюпает… Лучше уж и в самом деле пойти на вересковое поле…
— Ну, вереска здесь нет, а вода лучше, чем песок… но на самом деле я боюсь, что гоблины сейчас выкатят из-за мыса на лодке… — Эней вдруг обмер. — Эй, а откуда ты знаешь про вересковое поле?
— То есть, как откуда? Ты же мне сам каждый вечер стихи… или это…
— Не я, — Эней помрачнел.
— И стихи не твои? И не для меня? — Мэй Дэй, кажется, расстроилась, и он, уже настроившись соврать «нет», ответил правду:
— Мои. И… для тебя. Но… я их тебе не подбрасывал, — он двинулся к берегу так решительно, что поднялась небольшая волна. — Пошли, я сейчас набью две морды. Нет, одну. Антон ещё младенец, он не понимал, что творит.
— Да что случилось-то? — Мэй топнула, но под водой это прошло незамеченным. Эней уже вышел на берег и прыгал на одной ноге, просовывая другую в штанину.
— Это Игорь, — объяснял он на скаку. — Больше некому. Я дал одному человеку переписать свою библиотеку. Он лечил меня, отказать я не мог. Он, наверное, слил себе все подряд, не глядя. А потом дал переписать Антону. А потом… — Эней яростно вздёрнул штаны до пояса и, не тратя времени на завязывание, поднял боккен, — до них добрался этот… этот…
— Стрига, — проворчала Мэй. Свидание было испорчено безнадёжно. От того, что белобрысый имел какое-то отношение к их объяснению, возникало гадкое чувство, словно он подсматривал из-за кустов. Она проводила взглядом Энея — вот его белая спина мелькнула между сосен, а вот она уже черная — он на ходу надел футболку — а вот она пропала. Бежать за ним? Какой смысл? Белобрысый получит своё и так, а настроение пара затрещин ей не поднимет. Почему этот дурачок не мог просто промолчать? Так было хорошо…
Окончательно момент изгадили гоблины, вырулившие на яхте из-за мыса. Увидев Мэй, они одобрительно засвистели и заулюлюкали, приглашая её к морской прогулке. Мэй показала им средний палец и с достоинством Киприды, чью наготу не могут оскорбить взгляды и вопли идиотов, вышла на берег и неторопливо оделась.
Разбудить Игоря было непросто, но в пятом часу пополудни — вполне реально. Эней тряс его, обливал водой, тыкал пальцами в бока и снова тряс — пока, наконец, тот не принял сидячее положение и не уставился прямо перед собой мутноватыми глазами.
— Стихи — твоя работа?! — заорал Эней.
— Нет, твоя, — Игорь мотнул головой и от этого движения снова завалился набок. Эней удержал его в вертикальном положении и встряхнул так, что щёлкнули зубы.
— Стихи! Ты их подбрасывал Мэй в комнату?
— Н-ну… технически говоря… да.
— Зачем?!
— Из этого… как его… А, милосердия. Я видел, как тебя мучает неутоленная страсть, и…
— Я тебя просил?!
— Слушай, вы объяснились или нет? — не открывая глаз, спросил Игорь. — Раз ты знаешь про стихи, то объяснились, Все, mission complete, и я сплю.
Он опять ткнулся носом в подушку, обняв её так, будто в ней одной было спасение.
Нервных и вспыльчивых людей не берут в боевики, да и не живут они в боевиках. Но, как известно, даже от самого флегматичного английского джентльмена можно получить живую реакцию, легонько ткнув его вилкой в глаз. А тут были, скорее, вилы.
Стены у домика оказались крепкие. Правая, приняв на себя 80 килограмм полусонного живого веса плюс ускорение, возмущенно заскрипела, но устояла. Игорь выдержал ещё два таких соприкосновения со стеной, прежде чем подсознательно решил, что так совершенно невозможно спать, пора приходить в сознание и опробовать на командире что-нибудь из полученных от Хеллбоя навыков. Ничего сложнее захвата за шею провести не вышло, и через несколько секунд Игорь ласково осведомился: