В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Она как-то очень быстро привыкла проверять «стекляшку» перед спуском. Человек в очках был верной приметой. И только через какое-то время — может быть через неделю — или через две? — Пинна вдруг подумала, что для мужчины у озера постоянное присутствие наблюдателя в кафе может означать и что-то нехорошее. Метатель камешков настолько стал для нее частью пейзажа, что ей трудно было вписать его обратно в человеческое общество. Но вот, вписав, она забеспокоилась. И в тот же день подошла к нему.
Почему-то она решила обойтись без слов. Подошла, тронула за плечо, направила к краю тропинки — показала подбородком на светлое пятно наверху.
Седой улыбнулся и кивнул. В этот день человек в очках ушел из стекляшки раньше. По дороге обратно, проходя по мостику, она увидела их обоих. Седой стоял к ней спиной и что-то говорил. Она была слишком высоко, ветер относил слова. Человек в очках смотрел на собеседника без всякого выражения — так же, как смотрел из окна.
Два дня их не было. А на третий она снова увидела за стеклом светлое пятно. И пошла наверх.
Заказала чёрный кофе без молока, и, не спросив разрешения, подошла к уже занятому столику. Человек в очках встал, отодвинул стул, помог ей сесть. Глаза за стеклами оказались светло-карими, почти желтыми.
— Добрый день, Инна Сергеевна. Габриэлян, Вадим Арович. Чем могу быть полезен?
Конечно, он должен знать, как её зовут. Она не удивилась бы, если бы он назвал её Пинной.
— Вы здесь не одни, — сказала она.
— C моей стороны было бы как минимум безответственно сидеть здесь, — он коротко повел ладонью в сторону стеклянной стены, отделяющей внутренность кафе от балкона, — если бы я был один. Я не один. Но этих людей все равно что нет. Они не видят вас, поверьте. Фиксируют, но не видят. Не беспокойтесь, Инна Сергеевна, здесь ничего не произойдет. Вообще ничего не произойдет. Ни с вами, ни с озером, ни с утками.
— А с ним? — неожиданно для себя спросила она.
— А с ним произойдет, — спокойно ответил желтоглазый. — Но не при моей жизни. И не при вашей, наверное.
Пинна смотрела на озеро, на мелкую чугунную рябь, на человека на берегу.
— Сейчас день, — сказала она. — Вчера вообще было тепло и солнечно.
— Ему четыреста сорок лет, — ответил телохранитель, или кем он там был. — Светобоязнь у них — болезнь роста. С возрастом она проходит.
На стене молоток — бейте прямо в стекло, и осколков поток хлынет больно и зло. Вы падете без вывертов: ярко, но просто, поверьте. Дребезг треснувшей жизни, хрустальный трезвон, тризна в горней отчизне, трезво взрезан виссон — я пред вами, а вы предо мной — киска, зубки ощерьте. И оркестр из шести богомолов ударит в литавры. Я сожму вашу талию в тонких костлявых руках. Первый танец — кадриль на широких лопатках кентавра: сорок бешеных па по-над бездной, чье детище — прах…«Инна Сергеевна Козырева, 37 лет, инженер-мостостроитель. А-индекс — 89. В 22-летнем возрасте едва не стала жертвой нелицензированной охоты. С тех пор панически боится и очень не любит высоких господ. Носитель иммунитета (компенсация). Пинной её называют друзья и домашние. Прозвище появилось в 7 лет, когда она отстаивала право в частной школе носить брюки (нарушение формы), утверждая, что Инна — мужское имя».
— З-за… — рука сама потянулась к горлу. — Зачем вы мне сказали?
— А вы предпочли бы не знать?
— Он мне… почти понравился.
— Если вам мешает, скажите. Вас больше не обеспокоят.
Губы Пинны чуть дрогнули. «Да, мешает!» — хотела было крикнуть она, но что-то не пустило. Наверное, понимание того, какая редкая птица этот высокий господин, если готов уйти только потому, что мешает человеку…
— И что, он в самом деле уйдет и больше не появится?
Человек в очках держал руку вдоль края чашки — то ли грел, то ли просто задумался о чём-то и остановился в движении. Как он пьёт этот чай…
— Не знаю, уйдет ли он совсем. Ему здесь нравится. Но, по крайней мере, постарается не сталкиваться с вами.
— Вот как. С моими интересами считается высокий господин… Чем же я заслужила такую честь?
Человек пожал плечами.
— Это ваше озеро.
— Вы пытаетесь сказать мне, что среди них есть… хорошие люди?
— Нет, — решительно покачал головой телохранитель. — Хороших людей среди старших нет. Это физически невозможно. Функционально. Порядочных довольно много.
— Странно. Я думала, это одно и тоже. Точнее… что хороший человек не может быть непорядочным. Порядочность — это… есть такое латинское выражение, я его забыла…
— Conditio sine qua non, — кивнул телохранитель.
Да, конечно, их там, где-то «у них», там, за пленкой поверхностного натяжения, естественно учат латыни. И, может быть, искусству аранжировки букетов.
— И вы немного неправы. Хороший человек может быть непорядочным — если у него нет порядка в голове или в сфере психики. Это случается, и сам человек тут по большей части не виноват, потому что это задается воспитанием. Часто бывает и так, что хороший, но непорядочный человек со временем становится плохим. Как вы сами понимаете, непорядочность в отношениях с людьми приводит к тому, что люди начинают такого человека избегать, и тогда он либо наводит в себе порядок, либо ожесточается. А вот что непорядочный старший становится плохим старшим — это правило без исключений. Человеку в такой ситуации позволяет сохраниться собственная слабость. Собственная смертность. А у них более чем достаточно времени для того, чтобы пройти всю дорожку, до самого низа.
Ей показалось, что она поняла.
— Примеряете на себя?
— Нет, — покачал головой человек. — Мне и пробовать смысла нет.
— Мне интересно, — уголки губ Пинны поехали в стороны, — что означает слово «порядочность» в применении к индивидууму, который живет за счет тех, чьи жизни отбирает.
Ей вдруг стало холодно. Она сидит в кафе с телохранителем людоеда — и обсуждает…
— Любая элита существует за счет жизней. Это, пожалуй, единственное, где воскрешенцы не врут. Мы пока не научились устраиваться по-другому. Вопрос в том, что идет обратно, и стоит ли оно цены.
— И вы мне, конечно, будете доказывать, что стоит…
— Далеко не всегда. Причем для обеих сторон.
— Тогда почему вы… с ним? И, кстати, кто он?
— Потому что это именно тот случай. А он — Волков Аркадий Петрович. Советник при правительстве Европейской России.
«Какая… честь».
Кто сказал: «Казанова не знает любви», тот не понял вопроса. Мной изведан безумный полет на хвосте перетертого троса. Ржавый скрежет лебедок и блоков. Мелодия бреда. Казанова, прогнувшись касаткой, ныряет в поклон менуэта…