В час, когда взойдет луна
Шрифт:
Через три дня. Она механически посмотрела на небо, но сейчас-то было светло… Ну конечно же. Он надеется, он уверен, что она не сможет — в полнолуние. Что застарелый страх — вот он, зашевелился уже — просто не выпустит её из дома.
Пинна вдруг подумала, что ни разу не ходила на озеро ночью — и что ночью это озеро должно быть необыкновенно красиво.
Полнолуние не обмануло. Озеро под луной было полынно-серебристым. «Почему серебро причиняет им такой вред?»
Страх не помешал ей. С ним оказалось легко справиться. Легко и… приятно. Но это от того, что Пинна знала — в последний раз. Больше ничего не будет. На всю жизнь её не хватило бы.
— Вы всё-таки пришли, — от тени дерева отделилась ещё одна тень. Волков был уже не в деловом чиновничьем костюме, а в джинсах, тонком белом свитере и в чем-то вроде камзола без рукавов. Проследив её взгляд, он сказал:
— Да. Это ещё одна из легенд: тень мы отбрасываем и в зеркале отражаемся. Просто, достигнув определенного возраста, мы обретаем умение создавать собственные фантомы. Проецировать их на сознание человека. В старину говорили проще — отводить глаза. Отсюда и легенды о тенях и отражениях.
Он подошел вплотную, коснулся щеки Пинны.
— Я надеялся, что вы не придете, Инна Сергеевна.
— Если бы вы могли себя видеть, — Пинна улыбнулась, взяла его за запястье, — вы бы поняли, что надеялись зря.
— А если бы вы видели себя…
— Расскажите мне…
— Нужно быть стихотворцем. И хорошим. Потому что слов нет. Я лучше попробую вот так.
В этот раз её не затопило, просто она вдруг почувствовала, что где-то рядом горит огонь. Легкое светлое пламя. Что оно отражается от предметов, не заполняя собой, а только сдвигая, меняя оттенки, меняя сам воздух. Оно должно было остаться. И его не должно было быть. А ещё оно в любую минуту могло стать пожаром, поглощающим все.
Какое там полнолуние… вода озера тянулась сейчас — и всегда, когда она приходила сюда — не к спутнику земли, а к ней.
— Вам понравилось? — она вдруг поняла, что сидит на траве, в объятиях, которых так недавно и так сильно боялась.
— Все правильно. Вы не смогли бы долго быть со мной рядом. И я с вами. Только так.
— Вы согласны?
— Конечно.
— Больно не будет. Наоборот, очень хорошо. Я — знаю.
И озеро дрогнуло и стало серебряным. Конечно, конечно, они боятся серебра. Подобное ранят подобным.
Кто сказал — Казанова расчетлив — тот врет неумело. Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело. Полночь, руки внутри — скоро сердце под пальцами брызнет. Я пленен сладострастьем полета на осколке взорвавшейся жизни…Пустая оболочка человека лежала в его руках. Волков аккуратно опустил ее на траву, выпрямился, чувствуя себя помолодевшим, вдыхая ночной ветер, озеро и травы. Внутри у него ещё пульсировали последние переживания женщины — и какое-то время он смотрел на мир её глазами. Смотрел и смотрел, вбирал в себя мгновения, пока они не иссякли и краски ночи не растворились в его собственных вечных сумерках. Спустился к воде, наугад взял камень, запустил «блин».
Восемь.
Развернулся. Возле покинутой куколки уже стоял Габриэлян, вертя в руках карточку. Прекрасная льняная бумага, от руки выполненная надпись. Эту моду ввел Волков. То есть, не думал её вводить — просто не признавал штамповки, а все остальные пошли обезьянничать.
Аркадий Петрович кивнул. Габриэлян вложил карточку в ладонь мертвой.
Утром этот мешок неживой плоти найдут смотрители парка или патрульные милиционеры. Позвонят по номеру на карточке — и дневной референт советника Волкова предоставит им все необходимые объяснения и даже записи бесед в кафе и на берегу. Аккуратно возбужденное дело (сам Волков очень настаивал на том, чтобы дела по факту потребления возбуждались всегда) будет закрыто за отсутствием состава преступления: хотя у жертвы был иммунитет, её поступок являлся актом добровольного дарения жизни, о чём свидетельствуют видеограммы. Родственники получат все необходимые компенсации и льготы. А симбионт Аркадия Петровича (наедине с собой он предпочитал старомодное и ненаучное слово «бес») успокоится на три-пять месяцев.
В отличие от многих других членов «аахенского клуба» Волков относился к «королевской охоте» не как к спорту, а как к утомительной обязанности. Он не собирал изображений жертв, не запоминал их имен, не устраивал частных музеев их памяти и не гонялся за знаменитостями. Но отказаться от «королевской охоты» совсем и перейти на приговоренных и недругов, он не мог. Был минимум условностей, диктуемых crХme de la crХme сообщества высоких господ. Пока — был. Потому что когда условия станет диктовать Волков, эта ситуация изменится.
Но сейчас — бесполезное остывшее тело на траве у озера покрывалось росой. Команда техобеспечения убирала камеры и отзывала снитчи: привычки шефа всем были известны, и любой поспорил бы на что угодно: пейзажи этого парка больше не интересуют господина советника. Ни в каком виде.
Отрывок из документа, известного в подполье и в СБ как «Меморандум Ростбифа». Документ представляет собой расшифровку лекции, прочитанной руководителям боевых групп.
…Разговор о техническом обеспечении не имеет смысла, если не говорить о человеческом факторе. Исследуя статистику провалов в разных контрсистемах «от Ромула до наших дней», я прикинул, что по известным инцидентам причиной примерно трети провалов является тщательная работа полиции и контрразведок, в 15 %-20 % случаев — это техническое обеспечение, а вот оставшиеся 50–55 % — человеческий фактор. Цифры даны в некотором приближении, но я не думаю, что отклонение превышает пять процентов в ту или в другую сторону, буду благодарен за уточнения. Ничего неожиданного для меня в этих цифрах не было. Во все времена при любом уровне технического оснащения один человек всегда мог убить другого человека, если задавался такой целью и подчинял ей всего себя. С другой стороны, пять минут паники — и гибнет прекрасно оснащенная группа, затратившая на цель много месяцев подготовки. Конечно, современные технологии — вещь для людей нашей профессии достаточно неприятная. Незамеченная видеокамера или луч считывателя, незасеченный жучок, пролетевший не ко времени беспилотник, вертолет или спутник, лишний сенсор на двери, незаметный волосок, чешуйка кожи… но на все эти чисто технологические вызовы есть и технологические ответы, тоже достаточно простые в обращении. И куда опаснее всего перечисленного — внутреннее напряжение и страх перед Аргусом Паноптом.
Меня в свое время потрясла история Георга Эльзера. Это был прекрасный, совершенно отчаянный одиночка — и у него почти все получилось. Но в нашем деле «почти получилось» — это совсем не получилось. План Эльзера не предусматривал возможности приостановки и отката назад — после того как Гитлер счастливо избежал взрыва, нельзя было застопорить «адскую машину». На определенном этапе любой план доходит до этой стадии, это не вина и не просчет Эльзера, просто случайность, которых в нашем деле более чем достаточно. Нас сейчас интересует вот что: если бы Эльзер не бросился в бега, не пытался перейти границу, а отсиделся дома — его бы никто и никогда не поймал. Гестапо действовало по стандартной схеме — они хватали всех, кого подозревали в связях с коммунистами и социалистами — или с английской разведкой, и мордовали по принципу «кто-нибудь что-нибудь да скажет». Обычно именно эта методика рано или поздно срабатывает: когда есть организация, кто-нибудь что-нибудь да знает. Кто-то делает фальшивые пропуска, кто-то передает сведения, кто-то крадет оружие и, поймав одно звено, можно вытащить всю цепочку.
Но у Эльзера цепочки не было. Он сам крал динамит в каменоломнях и сам, проводя часы на коленях, долбил под него нишу в несущей колонне. На него никак нельзя было выйти. Никто о нем не знал ничего. Если бы вместо того, чтобы соваться на границу с открытками Бюргербройкеллера в кармане и значком члена Союза красных фронтовиков за лацканом (паника гражданского, измотанного годами внутреннего противостояния, мы еще поговорим об этом) он вернулся домой и лег спать — он ушел бы у гестапо между пальцев.
И что показательно еще — Эльзера пытали несколько месяцев, надеясь выйти на «английский след», выбивая сведения об организации, которой не существовало. У этого удивительного человека хватило мужества стоять на своем. Если бы он знал, как это делается — он мог бы скормить гестаповцам порцию превосходной дезинформации, и они бы ее съели — потому что в этих организациях не верят в одиночек; в индивидуальный гений и личную волю.
С тех пор у спецслужб основательно изменились методы и структура. А вот мышление, склонное видеть за каждым человеческим действием некую систему, осталось прежним. Это и есть та сторона человеческого фактора, которую мы можем обернуть себе на пользу. Начисто ликвидировать человеческий фактор мы не можем — ибо мы люди, и с этим ничего не поделаешь. Остается только помнить, что на той стороне тоже люди, а те, кто считает себя чем-то большим, нежели человек, как правило, совершают самые грубые ошибки.
Но мы не Эльзер, не так ли? Мы организация, противостоящая организации. Мы не можем работать иначе, потому что одиночка способен изъять ключевую фигуру, но хорошо распределенная административная система ему не по зубам. Мы — организация. Однако, увы, если мы будем думать о себе так, мы обречены. Потому что именно как организация Служба Безопасности бьет нас по всем статьям. Их больше, они, в среднем, лучше обучены, за ними технический и информационный ресурс, который нам не продублировать и не превзойти. За ними опыт организационной работы, который нам неоткуда взять. За ними — сотни специалистов-внешников, не связанных рамками служебного распорядка и просто собирающих и анализирующих информацию в самых неожиданных сферах. Даже будь мы сообществом гениев — при конфликте организация на организацию порядок бьет класс.
Поэтому во время подготовки акции нужно как можно дальше уйти от организации как таковой. Автономная группа, действующая в чужом городе при минимальных контактах с местной сетью, а то и вовсе без них. При любой возможности создавать для такой группы незасвеченные источники материальных ресурсов. Связи членов группы среди полезных людей на транспорте, в прессе, в криминальной среде, в армии, где угодно — должны быть как можно более широкими, но лежать вне организации. Одним словом, «иметь систему и не иметь ее».
Я говорю это, не сомневаясь, что в СБ это услышат — и с некоторой долей злорадства. Потому что в СБ все это давно знают и тратят непропорционально много усилий на тех, кто действительно умеет применять эту максиму к жизни. Они имеют систему. Меняются технологии, растет батарея методов, но вот мышление осталось прежним. И они ничего не могут поделать с этим фактом.
Все это велосипед. Понятие «карантин» впервые ввели в конце 19 века — и я уверен, что если бы мы добрались до рабочих записей каких-нибудь коллег времен строительства кэр Энгуса, мы обнаружили бы там те же самые принципы. Но на этом велосипеде можно уехать довольно далеко. В нашем случае, это вообще единственный способ уехать. Дистанцироваться от своей системы и знать чужую. Ее должностные инструкции, границы полномочий, уровни раздражения, слепые места и типовые зоны действия человеческого фактора.
Часть этого я собрал для себя и делюсь — см. файл «Приложения». Источники открыты, любой, кому не лень, может дополнить эти сведения. Я же хочу пока сосредоточить ваше внимание на двух моментах, которые мешают нам стать успешными велосипедистами.
Первый — то, о чем я уже упоминал, ситуация «внутреннего противостояния», психологический барьер, отделяющий «наших» от чужих. Он сплошь и рядом мешает нам устанавливать среди гражданских как полезные, так и совершенно бесполезные (и потому жизненно необходимые) контакты. А ведь классик очень давно заметил, что крестьянин запомнит человека, проехавшего через деревню молча — и забудет того, кто остановился потрепаться.
Очень трудно вписываться в ожидания людей, не отслеживая этих ожиданий. Не продолжая какой-то своей частью жить, как все, и думать, как все. Не менее трудно отслеживать их, одновременно пребывая в готовности в любую минуту «перепрыгнуть через пень» и обернуться из законопослушной зверюшки волком. Но это необходимо уметь.
Второй момент, сильно осложняющий нам жизнь, — мы забываем, что «на той стороне» тоже люди. Они кажутся нам монолитной ратью, где всегда есть свежие бойцы на подмену, и проблем у этих бойцов не бывает. Мы постоянно забываем, что на самом деле это не так.
Приведу пример из чужой области. Когда я был еще на легальном положении, на Западной Украине произошел грандиозный скандал. Смотрящий объявил несколько пограничных районов зоной свободной охоты — что само по себе чрезвычайного происшествия не образует. Но в этот раз погибли не только местные жители, но и несколько туристов. Погибли потому, что чиновник в службе связи просто забыл запустить программу, которая должна была отслеживать все неместные коммы и навигационные системы и автоматически посылать предупреждение владельцам. Не приказал. Был занят и замотался. А ведь речь шла не только о чужих жизнях, но и о его собственной. Любой из нас может навскидку вспомнить два-три таких же или похожих случая, о них регулярно сообщает в листовках и нелегальных комм-рассылках (глупейшая метода, вызывающая у гражданских только раздражение) наш информационный сектор — но большинство из нас не делают выводов, ограничиваясь эмоциональной реакцией — в то время как испытывать по этому поводу эмоции — дело гражданских, а наша задача — сделать выводы.
Сколько явок сгорело на такой дежурной процедуре, как поквартирный обход! Зачем-то начинали паниковать, убегать через задний ход, уничтожать вещественные доказательства… А ведь по ту сторону двери, как правило, находился человек, которого интересовало только одно — покончить с этой тягомотиной побыстрее и уйти домой. Ну и варк, держащийся вне поля видимости, но считывающий эмоциональный фон. В этом случае эмоция должна быть одна: законное раздражение человека, которого, например, вынули из душа.
Напомню об одном — достаточно для нас неприятном — но тем не менее существующем обстоятельстве. Обыватель, как правило, не боится властей. Он боится неприятностей, он может ожидать, что соседи написали на него заявление, потому что он крутит громкую музыку в три утра или содержит стайку волнистых попугайчиков в антисанитарных условиях, но полицейский для него это все-таки помеха, раздражитель, головная боль, а не враг. И наоборот. Полицейские не ждут от обывателей ничего, кроме обычной бестолковости, в неравных долях разведенной готовностью помочь, готовностью послать туда, куда ворон телят не заносил — и местными дрязгами.
И как же это возможно — живя все время со взведенными нервами, реагировать на ситуацию так, как реагирует на нее рядовой обыватель? Ответ: не жить со взведенными нервами. А для этого есть только один, но простой и верный способ: увидеть в противнике такого же человека, как ты.
Есть две крайности, в которые мы любим впадать: считать полицейского умнее себя и считать его глупее себя. На мой взгляд, самый верный подход — считать его равным себе и вникать в его проблемы. У него есть своя жизнь, есть девушка или жена и неизбежная теща, муж и свекровь, дети или даже внуки. Предрасположенность к язве желудка и выплаты за дом, взятый в кредит. Похмелье после вчерашнего праздника. Карточные долги. Алименты. Любимая недочитанная книга, назначенная на выходные вылазка на рыбалку. Он не может, не желает и не будет посвящать нам 24 часа в сутки. В большинстве случаев.
Бывают одержимые. Наши двойники с той стороны. Они редкость, напороться на такого большая неудача, но важно помнить, что и они неизбежно видят проблему и действуют так, как диктует им система. Они понимают, что правила сковывают их, и ищут все способы обойти правила и ускорить процесс — но, на наше счастье, таких людей очень мало, а главное — им гораздо легче попасть под удар со стороны коллег, чем получить пулю от нас. И всегда нужно помнить еще одно. В мире есть огромное количество вещей, куда более опасных для нас, чем целенаправленная деятельность СБ. Лихачи на дорогах. Сбои в расписании поездов. Местный чиновник с манией величия. Любопытная соседка. Вот эти вещи нужно принимать в расчет в первую очередь. Стань тенью для зла, бедный сын Тумы — и страшный глаз Ча не увидит тебя.
На первых порах брать их в расчет трудно. Потом это становится рефлексом. Потом переходит в ведение интуиции. Но интуиция включается тогда, когда выключается страх. Мы должны приучать себя думать о полицейском и о сотруднике СБ как о человеке в первую очередь затем, чтобы перестать его бояться. Мы должны устранять внутреннее противостояние с миром, чтобы перестать шарахаться от чиновников и любопытных соседок.
Конечно, образ жизни неизбежно и сильно влияет на образ мысли. Мы бежим от семьи, регулярной работы, постоянного места жительства — и со временем перестаем понимать людей, привязанных к родным людям и родным местам. А это понимание нужно поддерживать в себе, восстанавливать, пестовать, потому что с его утратой будет утрачена и способность мимикрировать под среду. Нужно выучить план города, расписание автобусов, поездов и прочего транспорта, не держа в голове готовящееся неизбежное бегство — а напротив, внушая себе, что это твой город — и надолго, до самой смерти.
Тем более, что это последнее может оказаться правдой.
Встраивайтесь в него, придумывайте бытовые причины своим поступкам, сделайте это привычкой. Вообще, введите жизнь в привычку — и пусть она работает на вас.
Надо упомянуть еще одного — наверное, самого страшного врага: усталость. От этой жизни неизбежно устаешь, а отпусков и санаториев для террористов не предусмотрено. От усталости начинаешь делать глупости, даже когда прекрасно знаешь, что так нельзя.
Однажды и я устану и сделаю глупость. За этим последует неизбежная расплата, и мне очень не хотелось бы, чтобы вы потом говорили — я, мол, своей смертью подтвердил несостоятельность своих принципов. Вовсе нет — исключительно собственную неспособность их придерживаться. Но я протянул с этими принципами одиннадцать лет, чего и вам желаю.
Извините за лекторский тон — это старая привычка, которую не изжить.
Отрывок из письма В.Саневича (псевдо Ростбиф) к Е.Бенуа (псевдо Алекто), личный архив Алекто
И, конечно, я не сказал этим ребятам главного. Того, что система работает так, как работает, вовсе не случайно. Наши противники могли бы обходиться с нами иначе. Это известно точно. После Бостонского восстания они провели эксперимент — зачистили север Конфедерации до грунта, а потом тщательно пропалывали. Что получилось? Одиночки. Подростковые группы. Теория неограниченного террора. Рост неорганизованной преступности. Радикализация сельской местности и этнических меньшинств — не угрожающая самому положению вещей, но все же достаточно неприятная. И, в качестве коды, события семилетней давности. На них зашла со стороны солнца по-настоящему тайная подпольная организация. Представь себе, у них посреди столицы берут штурмом, успешно берут штурмом цитадель — и делает это непонятно кто. Если бы в Новой Англии или в Канаде существовало организованное подполье, заговорщикам не удалось бы спрятаться. Кто-то что-то да засек бы. А так…