В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— Кен, на Пшебышевского, пулей. Мы должны оказаться там раньше всех.
Кен понял слово «пулей» так буквально, что Эней треснулся макушкой о ребро жесткости потолка.
— Кого именно — всех? — уточнил Кен.
— Если Курась честный и умный дядька, — пояснил Эней, потирая макушку, — то из всех там будет он один. Если честный, но не умный — он притащит туда прикрытие из подполья, и надо будет поладить с польскими коллегами. А если нечестный и не умный — он притащит туда СБшников. Или попросит подвесить невдалеке снитч.
— А если умный, но не честный?
— Тогда он прихватит приводной маячок для полицейского снитча и будет заговаривать нам зубы, пока не подтянутся остальные. Енот, пусти меня за пульт и вызови Десперадо.
То, что Антон не владел языком, было самым слабым местом операции. Дело даже не в словарном запасе — дело в том, как интонируют поляки: русскому уху кажется, что они все время друг друга о чём-то переспрашивают, и непривычный человек не отличит обычную интонацию от необычной.
Курась разговаривал с обычными интонациями. Он вернулся в офис, попросил у секретарши кофе, принял одного квартирного дилера и позвонил другому, ответил на несколько входящих звонков, пропущенных во время беседы с Энеем — словом, привел в порядок дела.
Десперадо проследовал за курьером, которого Курась отправил куда-то с пакетом. Малгожата поехала на разведку к месту встречи. Эней очень надеялся на нее и на Игоря — только эти двое могли сейчас быстро и правильно провести рекогносцировку на местности. А местность была, — Эней ещё раз взглянул на документы, выданные Курасем — аховая: с одной стороны река, старушка Висла, над которой наверняка то и дело шныряют полицейские и навигационные снитчи, дом — прямо на набережной, как заказывали, модный арочный дизайн. Никаких архитектурных излишеств, таракан — и тот не спрячется. С другой стороны — неслабая охраняемая парковка. С третьей — стройка, на которой работы идут безостановочно, в три смены — вот там снитчей нет, но зато туда проще простого подсадить живого наблюдателя. А с четвертой стороны у нас лысоватый скверик с молодыми деревцами…
Скамейки. Детская площадка. Дорожка для джоггинга. Просматривается на километр вокруг. Народу не то чтобы полно, но и не безлюдно.
Одним ухом Эней отслеживал, как Курась в своем кабинете работает на стационарном мультиканальном компе, отвечает на звонки, раздает задания на завтра и слушает отчеты, жует яблоки, журчит струей в сортире и отъезжает на встречу, другим ухом он переслушивал запись собственных с Курасем бесед и переводил для Антона по второму разу — слово в слово. Андрей поднял глаза на Игоря — тот с хрустом жевал зернышки кофе. Ему было тяжело перестраиваться на дневной режим существования. Мучительно. Семь часов вечера — это для него все равно, что для дневного человека семь утра. После отработанной ночи. Молодец Цумэ.
Десперадо вернулся. Нацарапал на планшетке: «Длуга 60 414 строительное бюро». Черт. Ещё и эту контору теперь проверять.
— Антоха, — сказал Эней. — На прослушке посижу я. А ты прогуляешься вот тут, — он очертил пальцем на плане сектор набережной.
Пан Адам Квятковский был человеком занятым. Но, получив внеурочный проспект от небольшого агентства по продаже недвижимости, быстро рассортировал прочие дела и даже — а знающий человек поймет, какая это была жертва — позвонил двум коллегам и сказал, что, увы, не сможет выйти с ними на вечернюю чашечку кофе. Правило, которое в него вдалбливали сначала преподаватели, потом начальство, а потом он и сам оценил, проникся и теперь с не меньшей въедливостью вписывал его в подчиненных, гласило: информаторов нужно любить. Не только беречь, не только обращаться осторожно, не только соблюдать обязательства — любить. Входить в их проблемы. Оказывать им услуги, где возможно. Проявлять внимание. И испытывать к ним неподдельные теплые чувства. Тогда тебе раскрываются навстречу. Тогда тебе верят. Этим людям очень нужно, чтобы кто-то выслушивал, сочувствовал, ценил, понимал, под каким давлением они существуют. Твой агент не должен хотеть тебя потерять. Тогда он будет работать на тебя, и работать активно. Отношения хорошего сутенёра и его девушек. Они ведь тоже могут быть искренними.
Поэтому, увидев сигнал от Курася, Квятковский бросил всё. Что бы там ни стряслось у пана архитектора — от провала до бытовой истерики — он имеет право на полное внимание куратора.
И правило — в который раз — не подвело. Сообщение оказалось деловым и необычайно интересным. Представьте себе, Саневич жив. Представьте себе, козаченьки в очередной раз сели в лужу. Квятковский потер глаза. Получается, что украинцы врут и знают, что врут. А вот Москва, кажется, не знает — но это можно выяснить. Перспективы открывались самые радужные.
Такой возможности шантажировать … да просто всю верхушку украинской СБ от Екатеринослава до Киева польской безпеке не представлялось никогда. Но для этого нужен… живой Саневич. Причем, Саневич на свободе — чтобы в случае, если контрагенты заартачатся, подбить его на ещё какой-нибудь фейерверк — и пусть там летят головы от моря до моря, тоже неплохо.
Умница пан архитектор, умница и храбрец, просто даже слов нет, как хорошо, что написал, а не позвонил. Это наверняка проверка. Да, туда нужно идти одному. Без прикрытия, даже без наблюдения. Идти, завоевывать доверие и включаться в ловлю крысы. А начать можно прямо сейчас. Квятковский быстро написал записку, включил кодер — на экране появилось трехмерное изображение квартиры из каталога, с внесенными клиентом пожеланиями и поправками. Когда пан инженер развернёт картинку обратно на своей машине, он поймет, куда ему звонить — и ещё раз убедится, что его куратор знает, и никогда не позволит себе забыть, насколько ему повезло с сотрудником.
Если бы они подсадили настоящего целевого жучка в аппарат Курася, а не на одежду — так бы они ничего и не узнали. Потому что для того самого звонка, которого Эней ждал весь день, Курась воспользовался другим коммом. Но у них не было целевого жучка, а была короткоживущая самоделка, специально рассчитанная на то, чтобы обманывать стандартную защитную аппаратуру. И, покоясь, под воротом пиджака Курася, она превосходно ловила разговор — по крайней мере, реплики пана директора.
И первая же реплика пана директора была очень и очень интересной уже хотя бы потому, что пан директор заговорил по-немецки:
— Да. Это Юпитер.
Эней чуть не подскочил. Тот канал, по которому говорил сейчас Курась, должен был быть закрыт и защищен в три слоя. И точка приема — тоже.
Ответа он, естественно, не услышал, но мог его себе представить: что случилось, какого черта ты используешь экстренный канал связи?
— Послушай. Сегодня ко мне приходил мальчишка нашего… да, он. Сказал, что его отец жив. Он в Варшаве. И ищет понятно чего.
Снова пауза.
— Об этом я тоже подумал. Через час я встречусь с ним ещё раз.
Пауза.
— У меня нет другого выхода. Если я не приду или приду при оружии, они решат, что я предатель. Если я кого-то приведу, может быть стрельба.
Пауза.
— Почему ты так считаешь?
Пауза.
— Я не католик, а ты не Папа Римский. Я не обязан верить тебе на слово. Откуда такая уверенность, что он мертв?
Ох, ни хрена себе!
— Хорошо, я приму это к сведению. А ты прими к сведению, что он может быть жив — и что его брат точно жив.