В час, когда взойдет луна
Шрифт:
— Мне тебя слегка придушить, чтобы ты дал мне поспать наконец?
Эней глухо зарычал и попробовал выдраться. Это было сложно, так как силушкой Игоря ни чёрт, ни Бог не обидели, а применить болевые приемы мешало то, что Игорь хоть и сукин сын — но свой сукин сын.
Дверь распахнулась, изрядное затемнение показало, что на пороге — либо Хеллбой, либо Костя.
— Что за шум, а драки нет? — Костя. — Ага, драка есть. Почему меня не позвали? Что без меня за драка?
— Присоединяйся, — сказал Игорь. — А я пас. Я спать хочу.
— Молчать, я вас спрашиваю. Что случилось?
Подмышкой у него проскочил Антон. При виде мизансцены «лев, не дающий Самсону порвать себе пасть» он сказал:
— Ой… — и опытным чутьём исповедника Костя уловил виноватые интонации.
— Иди сюда, раб Божий. Что тут делается и при чём тут ты?
— Я не знаю, — искренне-искренне сказал Антон. — Ведь, может, они вовсе не из-за этого…
— Из-за ЧЕГО?! — громыхнул Костя. — Игорь, отпусти командира. Он же не станет бить священника, верно?
— Священника не станет. Но он тебя и не бил. Он меня бил. — Игорь спросонья был очень логичен.
— А теперь не будет. Бо я не дам. Отпусти. А ты, — сверкнул он оком в Антона, — рассказывай.
— Отпускаю, — послушно сказал Игорь. — В моей смерти прошу винить… ик, — выдохнул он, в четвертый раз влетев в стену.
Эней явно нацеливался на пятый бросок, но — ощутив Костину лапу на плече — несколько задумался и застыл, как фигура в «море волнуется». Игорь, впрочем, застыл тоже — по куда более уважительной причине. Он спал.
Антон виновато и сбивчиво принялся рассказывать. Костя разика два хрюкнул от смеха. Наконец Эней не выдержал:
— Тебе смешно? По-твоему, это нормально? — и закашлялся.
— По-моему, — сказал Костя, — ненормально, что пани прошла к себе в домик, хлопнула дверью и там заперлась. По-моему, ты повел себя — Антоха, закрой уши — как мудозвон.
Эней попытался что-то сказать, но получилось у него только нечто вроде сдавленного «х».
— В голландском варианте, — автоматически отметил Антон, никаких ушей, конечно, не закрывший. — Как в слове «Херренхрахт».
— Ага, — кивнул Костя. — Ты о ней вообще подумал, балда?
Эней смотрел на него как троянского коня и тёр глотку.
— Это каким же надо быть придурком, чтобы в такой момент бросить девушку? Ну ладно, время прошло, ты к ней перестал что-то чувствовать…
— Н-нххе… Н-не перестал, — прохрипел Эней.
Костя округлил глаза.
— Ну, тогда ты вообще … буратино. Полено беспримесное.
— Мне… не нужны… сводники. — Эней «вышел вон, и дверью хлопнул».
— Он, — сказал Кен Антону, — полено дубовое. А вы… и древесины-то такой не бывает.
Дверь в домик Мэй была заперта. Эней постучался, позвал — никто не открыл. Он постучался ещё раз — в дверь ударилось что-то не очень тяжелое, судя по всему — сандалия.
— Мэй, — он знал, что эти двери легко пропускают звук. — Мэй, я идиот. Я… я не знаю, как признаваться женщинам в любви. У меня никогда никого не было. Эти стихи… они и вправду были для тебя, только я… боялся. Я был такой, как Антошка. Когда я с тобой говорил, ты отвечала: «Чего тебе, малый?» И я думал — когда-нибудь сделаю что-нибудь такое, чтобы ты не могла… даже и не думала меня так называть. Вернуться к тебе… уже не… «таким щурёнком». И вот я вернулся — и оказалось… что я по-прежнему боюсь. Мэй, если я кого-то люблю, то я уже не могу ему врать. Эти стихи для тебя, но я их тебе никогда бы не показал. Я их даже Ростбифу не показывал, а у ребят они оказались случайно, я же тебе говорил — позволил доктору скачать всю флешку разом, я был ранен и соображал ещё плохо, а отблагодарить хотелось. А потом — не стал уже обращать их внимание, думал — сами увидят, что стихи на польском и пропустят… Я и в мыслях никогда не имел выставить это напоказ. А когда ты пришла… я подумал — это или судьба, или Бог… И когда оказалось, что это Игорь… Я дурак.
С той стороны двери послышались мягкие шаги. Эней чуть отступил.
— Ты меня бросил одну, — сказала Мэй с порога. — Приплыли эти… а я голая.
— Прости, — Эней покраснел. — Я что хочешь сделаю. Хочешь, пойду голый до самой пристани? На руках?
— Не хочу, — Мэй пожала плечами. — Зачем мне это. Поднимись лучше на крышу и прочитай свои стихи оттуда. Громко.
Эней почувствовал, что ноги у него немеют — но виду не подал.
— Хорошо, — сказал он. — Сейчас.
Через несколько минут Костя, Стах, Хеллбой, Феликс, Гжегож и несколько гоблинов созерцали и слушали изумительное шоу: Эней на крыше громко и чуть нараспев декламировал:
— Рвёт беспощадно, Как тигриный коготь — Плечи антилопы, мне Печаль человечья. Не Бруклинский мост, Но переменить в ясный новый день Слепнущую ночь — В этом что-то есть… [67]— Конец пришел парню, — вздохнул Стах. — Марек, дай ключ на восемь.
Интермедия. Королевская охота
67
Стихи Э. Стахуры
68
Здесь и далее — стихи С. Калугина, «Танец Казановы».
…А однажды осенью на берегу озера обнаружился человек. Седой, небольшого роста мужчина с осанкой юноши, в строгом деловом костюме. Когда Пинна добралась до конца тропинки, он стоял у самой кромки и пускал камешки по воде. Галька на берегу была не совсем подходящая, слишком круглая, но у него, наверное, был хороший глазомер — камешки прыгали по поверхности долго. Когда один едва не добрался до середины озерца, человек рассмеялся. Смех у него был замечательный — теплый, собственный, по-настоящему веселый — и без всякого оттенка приглашения. Он не заметил её. Он для себя кидал камешки и смеялся для себя. Смех решил дело. Этот человек, с его чиновничьей прической и бледностью потомственного горожанина, мог быть тут. Он не нарушал.
Когда Пинна поднялась в «стекляшку» выпить обычную чашечку капуччино, её ждал ещё один сюрприз — не за её любимым столиком, за соседним, сидел ещё один незнакомец — на этот раз лет тридцати, в совершенно не осеннем светло-сером костюме и больших очках. Он пил чай — кто пьёт здешний чай? — и смотрел на озеро. Или на седого.
Через два дня, проходя по тропинке, она подняла голову и увидела за гнутым стеклом, справа, светлое пятно. А седой был уже внизу. Сидел на поваленном дереве и смотрел на воду. Она как-то сразу поняла, что он знает о её присутствии, хотя шла она, по обыкновению, тихо. Но он не обратился к ней. Не мешал. Уже уходя, она вдруг поймала себя на мысли, что его присутствие не только не отнимало покоя у озера, но добавляло к нему.