В чертогах марсианских королей
Шрифт:
– Извините, капитан. Это, наверное, невежливо с нашей стороны. Но мы не собираемся возвращаться.
Сингх посмотрел на каждого из взрослых и не заметил в их лицах ни капли сомнения. Как ни странно, но его это совершенно не удивило.
– Я сомневаюсь, что это ваше окончательное решение, – сказал он. – Как вы знаете, мы прилетели на шесть месяцев. Если в конце этого срока кто-то из вас захочет вернуться, знайте, что вы по-прежнему являетесь гражданами Земли.
– Правда? Вам придется вкратце рассказать нам о политической ситуации. Когда мы улетали, то были гражданами Соединенных Штатов. Но это не важно. Мы с вами не полетим, хотя и признательны вам за то, что вы здесь появились. Приятно осознавать, что о нас не забыли, – сказала она с уверенным видом, и остальные кивнули в знак поддержки.
Сингх смутился, так как прекрасно знал, что идея спасательной операции умерла уже через несколько лет после трагедии. Он и его корабль оказались здесь исключительно для исследований.
Лэнг снова села и постучала по полу около себя. Всю поверхность покрывала воздухонепроницаемая марсианская паутина, которую могли создать только теплокровные, дышащие кислородом и экономящие воду существа, нуждающиеся в защите своих тел до окончательного наступления лета.
– Нам здесь нравится. Это прекрасное место для воспитания детей, чего нельзя сказать о Земле. По крайней мере, такой, какой она была перед нашим отлетом. Сейчас, после очередной войны, она вряд ли стала лучше. И мы не можем улететь, даже если бы захотели. – Она улыбнулась ему ослепительной улыбкой и снова постучала по полу. – Марсиане могут появиться в любой момент. И мы собираемся поблагодарить их.
Навязчивость зрения
Это был год четвертой не-депрессии. Я недавно пополнил ряды безработных. Президент сказал, что мне нечего бояться, кроме самого себя. Я в кои-то веки поверил ему на слово и отправился автостопом в Калифорнию.
Я не был единственным. Последние двадцать лет, с начала семидесятых, мировая экономика извивалась, как змея на горячей решетке.
Мы крутились в цикле из подъемов и спадов, который казался бесконечным. Он стер то чувство безопасности, которое нация столь болезненно обрела в золотые годы после тридцатых. Люди привыкли к факту, что они могут быть богаты в одном году и оказаться за чертой бедности в следующем. Я побывал за этой чертой в восемьдесят первом, потом опять в восемьдесят восьмом. На этот раз я решил воспользоваться свободой от хождения на работу, чтобы повидать мир. У меня появилась идея прокатиться без билета в Японию.
Мне исполнилось сорок семь, и другого шанса побыть безответственным у меня могло не оказаться.
Было позднее лето. Стоя с поднятым большим пальцем на обочине шоссе, я легко мог забыть о голодных бунтах в Чикаго. На ночь я раскатывал спальный мешок, ложился на него, смотрел на звезды и слушал сверчков.
Большую часть пути от Чикаго до Де-Мойна я, должно быть, прошел. Несколько первых дней я страдал от ужасных волдырей на пятках, но потом ноги окрепли. Подвозили меня редко, отчасти из-за конкуренции с другими автостопщиками и отчасти из-за времен, в которых мы жили. Местные отнюдь не горели желанием подвозить городских, которые, как они слышали, были в большинстве толпой свихнувшихся от голода потенциальных массовых убийц.
Один раз меня избили и велели никогда не возвращаться в Шеффилд, что в штате Иллинойс.
Но постепенно я приобрел навыки выживания на дороге. Я стартовал с небольшим запасом консервов, полученных по социальной помощи, а к тому времени, когда они закончились, обнаружил, что можно работать за еду на многочисленных фермах по пути.
Иногда это означало тяжелый труд, а иногда что-то символическое для людей с глубоко укоренившимися понятиями о том, что ничего не должно доставаться даром. Несколько раз меня кормили бесплатно, за семейным столом в окружении внуков, которым дедушка или бабушка в очередной раз рассказывали о том, каково жилось во время Великой депрессии 1929 года, когда люди не боялись помогать тем, кому не повезло. Я обнаружил, что чем старше человек, тем с большей вероятностью меня с сочувствием выслушают. Один из многих трюков, которым учишься. И большинство пожилых людей дадут тебе что угодно, если ты всего лишь посидишь и послушаешь их рассказы. Слушать я научился очень хорошо.
К западу от Де-Мойна меня стали подвозить чаще, потом резко меньше, когда я приблизился к лагерям беженцев на границе Китайской Полосы. Прошло всего пять лет после катастрофы – помните, когда атомный реактор в Омахе расплавился и раскаленная масса урана и плутония начала проедать себе дорогу в глубь земли, направляясь в Китай и распространяя в подветренную сторону полосу радиоактивности длиной в шестьсот километров. Большинство обитателей Канзас-Сити в штате Миссури до сих пор жили во времянках из фанеры и металлических листов, дожидаясь, пока город опять станет пригодным для проживания.
Беженцы были трагической группой. Первоначальная солидарность, которую люди показали после катастрофы, давно сменилась у перемещенных лиц летаргией и крушением иллюзий. Многие из них будут периодически лечиться в больницах до конца своих дней. А, что еще хуже, местные их ненавидели, боялись и не общались с ними. Они стали современными париями, неприкасаемыми.
Их детей чурались. Каждый лагерь беженцев имел свой номер, но местные называли их Гейгертаунами.
Я сделал длинный объезд до Литл-Рок, чтобы избежать пересечения Полосы, хотя сейчас это было безопасно, если там не задерживаться. Национальная гвардия выдала мне значок парии – дозиметр, – и я бродил от одного Гейгертауна до другого. Люди там были жалостливо-дружелюбны, как только я делал первый ход, и я всегда спал под крышей. Еда в общественных столовых была бесплатной.
Добравшись до Литл-Рока, я обнаружил, что нежелание подвозить незнакомцев – которые могли быть заражены «лучевой болезнью» – пропало, и я быстро пересек Арканзас, Оклахому и Техас. Я немного поработал там и тут, но многие поездки были долгими. Почти весь Техас я увидел из окна машины.
Я был немного усталым от всего этого, когда добрался до Нью-Мексико. И решил проделать часть дальнейшего пути пешком. К тому моменту Калифорния интересовала меня уже меньше, чем само путешествие.
Я оставил дороги и пошел через сельскую местность, где меня не останавливали изгороди. И обнаружил, что даже в Нью-Мексико нелегко уйти далеко от признаков цивилизации.
В шестидесятые годы Таос был центром культурных экспериментов по альтернативному образу жизни. В то время на окружающих город холмах обосновалось много коммун и кооперативов. Многие развалились через несколько месяцев или лет, но несколько выжили. Позднее любую группу с новой теорией правильной жизни и решимостью ее проверить словно притягивало в эту часть Нью-Мексико. В результате местность оказалась усеяна покосившимися ветряными мельницами, панелями солнечных обогревателей, геодезическими куполами, групповыми браками, нудистами, философами, теоретиками, мессиями, отшельниками и далеко не считанными откровенными психами.
В Таосе было отлично. Я мог зайти в большинство коммун и остаться на день или неделю, питаясь органическим рисом и бобами и запивая их козьим молоком. Когда мне надоедало в одной, достаточно было пройти несколько часов в любом направлении, чтобы добраться до другой. Там мне могли предложить ночь молитв и песнопений или ритуальную оргию. В некоторых таких группах имелись идеально чистые амбары с автоматическими доильными установками для стад коров. В других не имелось даже сортиров – там просто приседали на корточки. В некоторых одевались как монахи или как квакеры в ранней Пенсильвании. В других расхаживали голышом, сбривали все волосы на теле и раскрашивали себя пурпуром. Были только мужские или только женские группы.