В четыре утра
Шрифт:
Федяшин уже прошел мимо Итальянского пруда старой Петровской гавани Тропкой по краешку портовой территории, чтоб срезать кусок пути, вышел прямо к стоянке "Гориславы".
С этой стороны видны были только устремленные к облакам стройные, чуть наклоненные назад мачты, труба и верхний мостик, остальное закрывала наваленная на берегу безобразная куча шлака. Такие кучи громоздились почти перед всеми кораблями, конечно теми, которые отапливались углем. Ничего не поделаешь, в нынешнее время уборка шлака тоже вопрос. Нет транспорта, да и сваливать некуда. В воду не покидаешь, завалит все фарватеры.
Федяшину
Комиссар оглянулся, ища что-нибудь потяжелее. Подхватил кусок угля, запустил в подглядчика, но промахнулся, тот уже успел сползти, испуганно присел, оглянулся через плечо, и не разгибаясь, побежал навстречу. Федяшин с изумлением узнал Пашку.
Пашка на бегу делал какие-то таинственные знаки, махал ладонями с растопыренными пальцами, показывал на уши.
Федяшину стало смешно. Мальчишка и есть мальчишка. И усталость ему нипочем, и все вроде игры.
Пашка с ходу вцепился в комиссаров рукав, задыхаясь не столько от бега, сколько от волнения, округлив глаза, выпалил: - Дядя Вась, у тебя кольт при себе?
Федяшин ладонью сдвинул ему бескозырку на ухо.
– Что, вора поймал?
– Шпиона!
– Как? Где?! - Комиссар схватил мальчишку за плечо, тряхнул. - Говори толком!
– Там он, у командира.. . в каюте. .. я слышал, они разговаривают!
– Что ты слышал?
– Они не по-нашему. .. по-иностранному.. . Федяшин с досадой оттолкнул мальчишку, сплюнул.
– Хватит тебе в игрушки играться! По-иностранному говорят! А ты что в этом понимаешь? Мало ли о чем говорят... Мы с тобой неученые, не то что барчуки...
Все же, увлекаемый Пашкой, комиссар подошел к куче шлака, остановился у дощатой загородки, сделанной для того, чтобы шлак не рассыпался. Наверху, в каюте командира, громко разговаривали. Голоса ясно доносились через открытый иллюминатор. Высокий, звонкий голос Ведерникова и другой, баритональный, барственный, перебивали друг друга. Очевидно, шел спор.
– Это они по-английски, - зашептал Пашка.
– Откуда ты знаешь? Может, по-французски...
– Нет, дядя Вась! К нам в Ревель английские пароходы приходили, я понаслышался. Матросы в трактире как выпьют, так галдят по-своему. А то еще песни поют.
Федяшин хотел уже уходить, как вдруг услышал русскую фразу, выкрикнутую Ведерниковым: - Хватит! Я больше не желаю вас слушать! Немедленно покиньте мой корабль. Не хочу, чтобы мое имя связывали с вашим!
Федяшин схватил Пашку за руку.
– Валяй к трапу. Надо поглядеть: кто это?
Пашка ужом проскользнул, обежал шлак, вразвалочку зашагал к сходням.
На палубе появился моряк-спец, широкоплечий, невысокий, рывком надвинул пониже на глаза козырек фуражки, на ходу достал из кармана портсигар, сунул в рот папиросу. Пашка заторопился. Но человек, сложив ладони коробком, прикрылся, делая вид, что закуривает. Федяшин выглянул из-за кучи шлака, но увидел лишь спину. Человек быстро пробежал мимо Пашки, так и не открывая лица.
"Замком по морде"?! О господи! Ну и названьице!
Начальник дивизиона сторожевых кораблей
– Можно?
– Андрей Платонович, прошу, прошу!
Аненков переступил высокий, как на корабле, порог, быстрым взглядом окинул кабинет. Морской дух из этого здания не выветрился, несмотря на водворение здесь большевиков. Стены в дубовых панелях: вероятно, сняты с какого-нибудь старого фрегата; висят потемневшие батальные картины, старинные карты. На этих картах кроме причудливой "розы ветров" и контуров побережья есть изображение античного божества Борея с надутыми щеками. Бог Борей дует в паруса эскадры крохотных корабликов. В простенке между окнами стоит узкая горка. На черном бархате, словно драгоценности, поблескивают полированной медью градштоки, астролябии и другие старинные мореходные инструменты. На темном шкафу большой глобус, похоже, чуть ли не Петровского времени.
Человек, вставший из-за письменного стола, бывший однокашник по Морскому корпусу, приветливо улыбался. Аненков осторожно пожал крупную, холеную руку, пробормотал: - Рад приветствовать... Признаюсь, не подозревал, что это вы. Должность и чин э... э... ну как бы поточнеее... непривычные.
Хозяин кабинета гостеприимно пригласил садиться, поддернул складки на брюках, сел сам. Длинное породистое лицо, казавшееся еще более удлиненным из-за пробора посередине головы, вдруг все дрогнуло, пошло лукавыми морщинками.
– Значит, чин не привычный? Да-с, непривычный... Горжусь! Мое изобретение. Словосочетание лично мною составлено и собственноручно наклеено на дверь. "Замком по морде", и больше никаких! Здорово!
Аненков сдержанно улыбнулся.
– Смотря на чей вкус...
Хозяин подвинулся ближе вместе с креслом, оперся локтями на стол. Лицо сразу посерьезнело.
– На чей вкус? На вкус новых хозяев. Нас с вами в корпусе наставляли: в Российском флоте существуют начальники эскадр, начальники дивизий и бригад. Наименование "командир" присваивается исключительно капитану военного корабля. У новых хозяев все стали командирами, все командуют. Таким образом я заместитель командира по морской части, сокращенно "Замком по морде", ибо должности флагофицеров при начальниках более не существует.
Аненков покорно вздохнул.
– Ну что ж... дело ведь в сущности, не в наименованиях... Он немного помолчал и спросил: - Владимир Генрихович, разрешите поинтересоваться: зачем я вам понадобился?
Хозяин достал из тумбочки стола сигарную коробку, открыл ее. Там был табак. Не махорка, а настоящий табак, желтый, волокнистый, хотя и несколько пересохший. У Аненкова, заядлого курильщика, блеснули глаза.
– Вы что предпочитаете? Трубку, папиросы? Прошу...
Владимир Генрихович достал из той же тумбочки футляр с набором трубок и коробку с гильзами, из кармана кителя вытащил коротенькую, обкуренную трубку. Аненков поколебался и тоже выбрал трубку. Закурили, помолчали, наслаждаясь глубокими затяжками ароматного дыма.