В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина
Шрифт:
— Плату вперед потребуем за два года. Идея бредовая, но где одна там и другая рождается. У нас, Челданов, четыре месяца впереди.
— Сто двадцать дней жить осталось.
— Может, и так. Вот только паникеров я не люблю, полковник.
— Паникуют от страха, товарищ генерал. Я мимо страха в гражданскую проскочил, рубанув по нему шашкой. С тех пор он мне на пути не встречался.
— Верю. Найдешь мне, Харитон, десятерых человек. По количеству одиночек в центральной больнице. Откормишь, вылечишь, на ноги поставишь.
— Зеков? По какому принципу?
— Есть детская загадка, Харитон. Старый охотник собрался переправиться
— Козу надо брать. Волк капусту не жрет.
— Где же твоя дальновидность? Ведь ему предстоят три ходки. Кого брать следующим? По этому принципу и людей подбирай. Контрика и вора, еврея и татарина, интеллигента и бывшего чекиста, попа и христопродавца. Принцип простой. Ни один из них не пойдет на сговор с другим.
— Горазды вы, товарищ генерал, задачки сочинять.
— Ничего. Елизавета Вторая с ней легко справится. Она и в интригах сильна, и в психологии, да и опыт имеет немалый. Ты ей доверь эту работу.
— Но она же…
— Брось, Харитон! Игры кончились. Пора к обороне готовиться. А ты займись центральной больницей. Обеспечь ее всем, что есть в запасе. Хватит казенным спиртом глотку полоскать. Все склады опустоши, все раздай. Нам нужны здоровые зеки, крепкие руки. О завтрашнем дне другие думать будут. Лес рубить только на обогрев лагерей. Зима нас ждет лютая.
— Тогда нам и до весны не дожить.
— Доживем. Всю имеющуюся технику — в лагеря. Туда, где в ней больше всего нуждаются, в сопки. Теплую одежду раздать. Сам склады проверю. Кладовщиков и снабженцев на легкие работы определить. Чукчей обложить данью, по сорок килограммов оленины с чума. У эвенков конфисковывать треску. Установи нормы.
— Что с вами, Василь Кузьмич?
— Революцию начинаем. Донос строчить не рискнешь, меня не станет, ты за все ответ держать будешь, и за девять тонн золота в первую очередь. В следующем году нам на шею повесят довесок потяжелее. Аппетиты у Политбюро непомерные.
Раскраснелся генерал, то ли от водки, то ли от нахлынувшего энтузиазма.
Уходили усталыми, бал давно завершился, только конфетти да серпантин остались на полированном паркете.
Г Л А В А II
Конкурс смертников
1.
Вьюга, пурга — свист в ушах и непроглядная белая молоканка перед глазами. Две пары саней, запряженные тройками, уперлись в деревянные ворота лагеря. Безликую молоканку разбавлял кумачовый транспарант, рвущийся на ветру: «Превратим Востлаг в единый стахановский коллектив».
Ворота открылись, но лошади не тронулись с места. Из лагеря на санках вывозили трупы, завернутые в тряпье, из-под которого торчали голые синие ноги. Охранник подходил к каждому телу и трижды протыкал его длинной узкой спицей, после чего давал отмашку и солдат выкатывал санки за ворота. Сколько их вывезли, никто не считал. Дорога освободилась. Три легких тройки
Территория просматривалась до первых бараков, а дальше утопала в размытой белизне. Из административной избы, что стояла справа от ворот, повыскакивало лагерное начальство. Кто-то бил огрызком трубы в рельс, оповещая зону о пересменке. Кучер спрыгнул в снег и подал руку закутанному в тулуп человеку, сидевшему под брезентовым навесом. Из другой кибитки выпрыгнули люди с автоматами — в полушубках, в ушанках, завязанных тесемками под подбородком, с закутанными лицами. Снег лежал глубокий, рыхлый. Ноги утопали по колено. Один из автоматчиков поднял выбравшегося из-под навеса пассажира на руки и еще глубже утонул в снежном пуховике. С тяжелой ношей он не мог сделать и шага. К крыльцу выстроилась цепочка из автоматчиков, и ценный живой груз передавался из рук в руки, пока нога в нерповых унтах самостоятельно не ступила на деревянный настил скрипучих ступеней. Кокон ожил и двинулся к распахнувшимся перед ним дверям, из которых валил пар.
Выстроенная в шеренгу команда держала руки под козырек. В сенях кокон скинул с плеч тулуп и превратился в нечто необычное и очень изящное: высокую, стройную брюнетку, волосы убраны в пучок, кожаная куртка, ремень с кобурой, кожаные галифе, через плечо небрежно перекинут кашемировый шарф. Команда вернулась в избу, двери захлопнулись. Минуту пробыли на крыльце, а гимнастерки успели задубеть.
Лейтенант встал перед кожаной дамой по стойке смирно и осипшим голосом попытался отчитаться, но переливающаяся на свету, словно сизое крыло ворона, кожаная рука отмахнулась:
— Молчи, Пинчук. Почему норму не выполняешь?
— Вырубаем последний пласт, товарищ Мазарук. Глубже и дальше идти нельзя. Порода осыпается, подпорки уже не спасают, семерых придавило. У меня инструментов вдвое больше, чем людей, а год назад за каждое кайло дрались.
— Сколько стоит сто граммов золота, Пинчук?
— Не могу знать, товарищ Мазарук.
— Полторы тысячи американских долларов, лейтенант. Запомни эту цифру. Сколько стоит жизнь заключенного, лейтенант?
— Два рубля пятьдесят копеек в сутки.
— На этом считаю вопрос закрытым. Долби, Пинчук. Дальше и глубже долби. Стране нужно золото, а врагов народа на твой век хватит. На днях придет пополнение с Догучанского леспромхоза, вольфрамового рудника и с Кацугана, будет кому кирки и лопаты вручать, но промывочные машины останавливаться не должны ни на минуту, головой отвечаешь. Показывай помещения.
Кабинеты не понравились Елизавете Степановне — слишком маленькие, ее устроил актовый зал. В коридор вынесли все стулья, оставили только стол у окна, напротив входной двери. Размеры опустевшего помещения были внушительными.
Мазарук протянула начальнику лагеря листок.
— Кто из этих жив? Он просмотрел список.
— Эти двенадцать номеров — примечательная публика. По какому принципу вы их отбирали, Елизавета Степановна?
— Не твоего ума дело. Все живы?
— Одного завалило, другому гвоздем глотку пропороли, третий в бега пустился, нашли заледенелый труп в трех километрах. Далеко ушел, да еще после смены. Но, в общем, живые есть. Большинство.
— Будешь заводить по одному. Держи их возле дверей, близко ко мне не подпускай. Вшивых и больных из списка вычеркни, оставь самых выносливых.