В дебрях Центральной Азии
Шрифт:
Если бы я не уселся в нишу, а продолжал итти по ложбине, антилопы заметили бы меня издали и не дали бы подойти. Довольный удачной охотой, я потащил добычу к палатке. Лобсын, рассмотрев антилопу, воскликнул: - Это не дзерен, это хара-сульта!
– А какая между ними разница?
– спросил я.
– Смотри, у этой кончики рогов только немного загнуты внутрь, а у дзерена - загнуты больше. Хвостик у дзерена желтый, как все тело, а у этой - черненький. Поэтому ее и зовут - чернохвостая.
– А мясо у них одинаковое, надеюсь?
– Одинаковое,
Антилопу пришлось освежевать и положить на вьюк. Рога я взял себе, а шкуру спрятал Лобсын, со словами:
– Вот тебе будет коврик к кровати, когда мы выделаем его дома.
Из-за этой задержки мы выступили в путь немного позже, когда солнце уже село.
Этот переход был, впрочем, небольшой, и после ночного отдыха без развьючки мы уже на рассвете пришли к месту следующей стоянки, где обед и ужин у нас были замечательные - суп с диким луком, жареная печенка, шашлыки.
На последнем ночлеге перед поворотом дороги на юг к озерам в низовьях Эдзин-гола нас чуть не посетили нежданные гости.
Мы только что прибыли на место, развьючили верблюдов, расседлали лошадей, но еще не отпускали их на пастбище. Палатку не ставили, а развели огонек, чтобы скорее сварить чай и согреться после ночного холода. Солнце еще не взошло, чуть рассветало. Мы сидели у огонька, верблюды лежали, лошади стояли среди высокого чия, так что издали мы совсем не были видны. Вдруг оба мальчика и Лобсын подняли головы и прислушались.
– Сюда скачут кони с восхода, - сказал Лобсын.
– Не дикие ли?
Теперь и я расслышал топот многих копыт по щебню пустыни, схватил ружье, проверил, заряжены ли оба ствола пулями и притаился за ближайшим снопом чия. По пустыне рысью бежало штук тридцать животных, но как раз на фоне ярко освещенного восходящим солнцем горизонта, так что видны были только темные силуэты. Они были еще шагах в трехстах от меня.
– Ну, это куланы!
– воскликнул подошедший Лобсын.
– Почему ты знаешь?
– Дикие лошади такими табунами не бегают. Жеребец ведет за собой штук 5-7 кобыл, редко 10. А куланы ходят табунами в 20-30 голов и больше.
Но куланы, очевидно, уже почуяли запах дыма от нашего костра, перешли на шаг и, наконец, остановились шагах в шестидесяти от нас, подняли головы и уши. Вожак храпел, бил копытом, очевидно сердился, что нельзя подойти к водопою, вблизи которого мы расположились. Теперь можно было различить, что уши у них длиннее, чем у лошадей, а хвосты, которыми они размахивали, очень жидкие. Хотя расстояние было велико для моего ружья, я все-таки выстрелил. Весь табун шарахнулся и круто повернул вправо, на север, где поднимались высокие холмы. На месте, где он стоял, кружился только столб пыли.
– Не подойдут ли они позже еще раз? Им ведь хочется пить, - спросил Очир.
– Навряд ли! Если бы Фома не стрелял, - они бы, может быть, пришли, а теперь напуганы и попытаются притти разве ночью.
Остаться на ночь мы не могли. Нам предстоял большой безводный переход на юг от холмов, где мы стояли, к нижнему течению Эдзин-гола.
Еще днем с вершины высокого холма возле стоянки мы с Лобсыном осмотрели характер местности, по которой предстояло итти ночью. Холмы оканчивались недалеко на юг и дальше тянулся огромный бэль - черная пустыня, понижавшаяся мало-помалу и изборожденная желтыми лентами сухих русел. Вдали бэль упирался в гряду мелких холмов, за которыми едва можно было различить в двух местах серебристую поверхность озер - справа Гашиун-нура, слева Сого-нура, в которые впадали рукава реки Эдзин-гол. У озер ночевать нельзя было: вода в них горько-соленая и подойти к воде нельзя - берега окаймлены широкой полосой вязкого ила, как сообщили нам монголы Черного ламы. Мы должнц были пройти между озерами к тому рукаву реки, который впадал в Сого-нур, и только там могли найти воду, корм и топливо. Выступив после заката, мы должны были итти по бэлю, около полуночи добраться до холмиков, сделать там привал часа на два и затем на рассвете пройти между озерами и после восхода солнца добраться до реки.
Так мы и сделали; в сумерки вышли из холмов нашей стоянки, отшагали верст 25 по черной бэли, медленно спускаясь по ней, остановились среди холмиков, где весной, по расспросам, могли бы найти воду маленького источника, летом пересыхавшего, и кое-какой корм, потом продолжали спускаться в обширную впадину обоих озер, на рассвете были в промежутке между ними и часов в девять утра остановились на берегу небольшого потока грязножелтой воды, окаймленного кустами тамариска и зарослями тростника. Топлива в виде засохших кустов тамариска на песчаных буграх в стороне от русла было довольно; тростник, еще зеленый, давал достаточно корма, но вода, хотя и пресная, была так переполнена желтым илом, что нам пришлось устроить фильтр из чистого платка, чтобы получить только сносную по чистоте воду для чая и супа.
Так как наши мальчики, сидя на вьюках, прекрасно выспались ночью, они на стоянке сразу же после чая отправились пасти животных, а мы с Лобсыном легли в палатке спать, доверяя собачке караулить весь стан.
Нам теперь нужно было найти монголов, узнать у них, где ставка их князя, посетить последнего, чтобы распродать товары, узнать точно, где расположены развалины города Хара-хото, и выяснить возможность раскопок. Искать монголов ночью в незнакомой местности не имело смысла; следовательно, отпадала надобность в ночных переходах и мы могли отправиться на поиски днем.
Спустя часа два после полудня мы, выспавшись, начали готовить обед, для которого имелось еще мясо харасульты. Вдруг собачка залаяла, послышались голоса, и к палатке подъехали два монгола, поздоровались, конечно, спешились и присели возле нашего огонька, на котором уже висел котел с супом. Начались обычные расспросы, и мы, удовлетворив их любопытство, узнали, что река, у которой мы стоим, называется Ихэ-гол и впадает в озеро Сого-нур, которое имеет не очень соленую воду, - верблюд пьет ее, конь неохотно, - потому что весной из него образуется небольшой сток в озеро Гашиун-нур - самое главное и большое, т. е. вода отчасти освежается. Ставка князя - на берегу Ихэ-гола - не так далеко, в день легко доехать. Развалины Хара-хото находятся среди песков к востоку от Ихэ-гола, в одном переходе от ставки князя; там близко воды нет. Прежде, когда в городе еще жили люди, вода была, туда протекал самый восточный рукав Эдзин-гола Кундулен-гол. Монголы боятся ездить в развалины города: нечистые духи живут там.
Гости долго сидели у нас; пришлось угостить их обедом и чаем, но зато мы узнали, что народ на Эдзин-голе не так беден, как о нем говорили, но князь очень скупой и обирает своих подданных. Товары доставляют им китайские купцы из Гань-чжоу поздней осенью, когда скот нагулялся за лето и имеются также шерсть и кожи для обмена.
Удивили нас монголы сообщением, что в Сого-нуре водится даже рыба с красными плавниками, как у карася.