В доме своем в пустыне
Шрифт:
— Тебе не волосы нужно было отрезать, а всю голову! — орал мужской голос.
Я бросился вперед, открыл ворота и выбежал за дядей Авраамом в переулок. Рыжая Тетя лежала на животе на тротуаре, словно раздавленная машиной кошка, и все лицо ее было в грязи, смешанной со слезами, слюной и кровью, что текла из рассеченной нижней губы. Ее платье, то самое, небесно-голубое, было порвано и тоже испачкано, а на ней верхом сидел нападавший, незнакомый мне низкорослый мужчина, и уже замахивался снова ее ударить, когда подоспевший к месту дядя Авраам
— А, поганый пес… — прошипел коротышка. — Мы и тебя не забыли!
Бледно-пыльное лицо дяди Авраама напряглось и собралось морщинами.
— Это ты кого тут называешь предательницей и курвой?
Его рука поднялась уверенно и плавно, и баламина, описав в воздухе идеальный круг, опустилась. Свист. Удар. Мои глаза и уши не верят тому, что я помню: мужчина упал на землю с раздробленной лодыжкой.
— Это ты на кого тут поднимаешь руку? — снова простонал каменотес. — На женщину? Сам ты пес!
Мужчина раскрыл рот, словно собираясь что-то ответить, но боль уже ворвалась в его мозг и задушила слова. Он был бледен, как мертвец. Его веки и нога судорожно дергались. Я посмотрел на него и на Авраама и понял, что это не первая их встреча. Что-то отработанное и отшлифованное было и в крике, и в падении, и в ударе, и в наклоне.
— Хочешь и матракой по голове получить, как тогда? Или с тебя достаточно? — спросил Авраам.
У меня вдруг закружилась голова, а дядя Авраам, словно выполняя тайную церемонию, известную всем ее участникам, выпрямился и протянул руку Рыжей Тете, но та отшатнулась от него, откатилась в сторону, поднялась сама и, ни на кого не глядя, побрела, пошатываясь, прочь.
— Куда ты идешь! — крикнул Авраам. — Зайди домой, сполосни лицо, ты не можешь так идти!
Рыжая Тетя обернулась.
— Куда это «домой»? Куда это «домой»? — прошипела она, как змея. — Где это «дом»? Я не хочу от тебя никакого дома, ничего… ты ничем не лучше, чем все они, понял, пес поганый?
И неожиданно бросилась на него с какой-то жуткой ненавистью. Она была высокой, и дядя Авраам, слабые ноги которого не ожидали нападения, упал на спину, и тогда она вспрыгнула на него и стала колотить кулаками по его каменной груди и толстым костям черепа.
— Но он же тебя спас… Ты сама позвала его, и он пришел и спас тебя… — закричал я. — Почему ты не говоришь ей, что это ты ее спас?
Но они не обращали на меня никакого внимания, целиком поглощенные своим делом. Рыжая Тетя била его и плакала с закрытыми глазами, а дядя Авраам, тоже закрыв глаза, молча принимал удары и только время от времени стонал: «Это был несчастный случай…» — до тех пор, пока она не встала с него и пошла, качаясь, по переулку, а Авраам, оттолкнув мою протянутую руку, тоже поднялся, пошатнулся, чуть не упал, выпрямился, заковылял к своему дому и исчез за хлопнувшими воротами.
Тем временем в переулке появился Хромой Гершон на своей голубой «де-сото», увидел лежащего на земле, окровавленного, стонущего коротышку, сказал: «Так
Ворота были заперты. Я подпрыгнул изо всех сил, ухватился за верх каменной стены и подтянулся, как это делала Черная Тетя на больших воротах Дома слепых. Поднялся, уселся, заглянул.
Мертвая тишина царила во дворе. По тротуару проходили люди, на главной улице протарахтел далекий «шоссон», где-то прокричал ворон, и в воздухе захлопали крылья голубиной стаи, которая обычно собиралась возле мельницы, что по другую сторону квартала. Но двор Авраама-каменотеса, точно островок тишины, не издавал ни единого звука. Ни камня, ни человека, ни железа.
Авраам лежал, весь дрожа, на ступеньках маленького каменного дома, его руки были протянуты к порогу вечно закрытой двери. Из-за высоты стены и из-за нежности своего возраста я не мог разобрать, то ли он видит сны наяву, то ли плачет во сне. Долго лежал он так, но в дом свой, в свой запертый каменный дом, так и не вошел.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Всё другое вода тушит, — сказал Авраам. — Только камень она зажигает. Смотри-смотри, Рафаэль, как он начинает гореть…
Арабский каменотес и трое его сыновей приготовили каменные плиты для обработки. Они перекатили их по круглым деревянным направляющим и сдвинули друг с другом внутри деревянной рамы, жесткой и достаточно низкой, потому что Авраам мог высекать только сидя.
Он подошел к своему каменному ящику, тому самому, в котором тяжесть заменяла замок, одной рукой поднял крышку, другой пошарил внутри и вытащил старый компас. Следуя его указаниям, Ибрагим с сыновьями сориентировали деревянную раму — «так, чтобы мы видели тень наших гор, которая двигалась бы вместе с солнцем, как тень настоящих гор».
Потом они положили на раму длинный ватерпас и с помощью обломков камня и деревянных клиньев выровняли ее — «так, чтобы вода, если мы нальем ее в наши реки, потекла бы, как в настоящих реках».
Когда они кончили, я приготовил им еще чаю, и, выпив его, и поблагодарив, и пересчитав деньги, они распрощались с Авраамом и вернулись в свою деревню, а я был послан в город, в книжный магазин «Рабочей библиотеки», купить у господина Вайнштока большую карту Страны Израиля.
Господин Вайншток, хозяин магазина, хорошо меня знал. Я не раз приходил к нему с Мамой — купить новые книги или поменять старые на другие, и он всегда корил ее за привычку загибать «ушки» и поручать мне дочитывать вместо нее окончания.