В других краях
Шрифт:
– Овсянникова, оглохла? Или тебе отдельное приглашение требуется? Марш в рекреацию, все больные уже там!
Женька подняла голову. Что такое? Опять задумалась, да как! Швейная мастерская опустела, но столы не были убраны, и недошитые халаты возвышались повсюду серыми кучами. А что, собственно, случилось? Ведь еще целый час до конца работы?
Серафима открывала фрамуги для проветривания, оглядываясь на Женьку: уберется она когда-нибудь отсюда или нет.
– Вали, получай очередную порцию политинформации, могет быть, поумнеешь!
Женька заспешила по коридору. Рекреация была уже полна, и почти все стулья - уже заняты, так что пришлось усесться в ненавистный первый ряд перед самым экраном. Девчонки шушукались о том, что все это неспроста. Выдали новую форму, уже третий день на
Женька прикрыла глаза. Все это, конечно, очень интересно. Раньше она наверняка с удовольствием ввязалась бы в разговор и спорила бы с Рыжей Зинкой и ее "заклятыми подружками" из шестой палаты просто потому, что вся эта компания ей ужасно не нравится. Но теперь...
Пальцы сами нащупали пуговицу в кармане, погладили, покрутили. Раньше и теперь... Когда-то женькина жизнь делилась на две части: до больницы - и в больнице. Первая часть могла бы, наверно, еще поделиться - жизнь с родителями и без них, с теткой Клавой. Но родителей Женька совсем не помнила. Она и все-то вольное свое существование стала забывать за эти годы, и каждый день, прожитый здесь, в четырех стенах, крашеных грязно-желтым, стирал какие-то подробности и детали той давней жизни. Внешний мир делался все более призрачным, таял, изменялся, как мираж. Хорошо, что Варвара Федоровна не дала Женьке оставить всякие мысли о прошлом. Велела вспоминать каждый вечер, каждую удобную минутку. Вспоминать, просматривать кинофильмы о самой себе и обо всем, что видела. Варвара Федоровна сама часто рассказывала Женьке о своей жизни, и просила рассказать что-нибудь ей. И потом, когда Варвара Федоровна ушла, Женька все равно по привычке ложилась спать с мыслями о мире, в котором не так уж трудно увидеть небо и живые деревья.
А потом она встретила Димку. Она так мечтала его встретить. Все эти четыре года Женька думала о нем, молилась, чтобы у него все было хорошо, и мечтала когда-нибудь снова увидеть. Но ни в каком сне она не могла себе представить такую их встречу - встречу в больничном коридоре, встречу молодого доктора Дмитрия Сергеевича и пациентки Овсянниковой из 2-й палаты.
Женька стиснула зубы от нахлынувших воспоминаний. Судьба оказалась великодушна! Им не только удалось перекинуться взглядом и узнать друг друга, но и побыть вдвоем, и вспомнить свое забавное детское прошлое... За несколько часов, которые они были вместе, они успели и поссориться, и помириться... Пусть все это было в мрачном медицинском фургоне, на пути от одной больницы в другую, пусть все это длилось лишь одну ночь... Это было настоящее счастье.
Пуговица в кармане! Синяя, со вдавленным кружочком и четырьмя дырками! Женька знает наизусть все царапинки на ней. Пуговица - вот что осталось ей на память от Димки. Теперь жизнь делится по-другому: до встречи с ним - и после. Теперь воспоминания накатывают на Женьку в течение всего дня, как только можно расслабиться. Теперь уже не так интересны разговоры о том, всегда ли будут давать добавку второго, или вчера такое случилось только из-за комиссии на пищеблоке.
Хлопнула стеклянная дверь, в рекреацию вбежала запыхавшаяся Капитолина со стопкой кассет. Видно, ее тоже срочно откуда-то вызвали.
– Внимание, народ! Тишина!
– зычным голосом закричала Капитолина, быстро нажимая кнопки телевизора и магнитофона.
– Сегодня фильм про зверей!
– по рядам пробежал одобрительный гул. Про зверей было смотреть куда лучше, чем научно-популярные фильмы по физике, химии и истории, не говоря уже об однообразных и изматывающих политических роликах.
– Сидеть смирно, а то выключу, и буду читать вслух газету!
Капитолина управилась с техникой и обернулась к зрителям, с удовольствием наблюдая реакцию на свои слова. В мгновенной тишине было слышно только, как Большая Роза устраивается на своем скрипящем стуле. Уперевшись маленькими
– Сегодня на нас будет смотреть важная иностранная комиссия. Правила поведения те же, исполнение неукоснительное. Молчать. Смотреть на экран. Никаких дополнительных действий. Точка.
Завершив свою речь выразительно-зверским выражением лица, каковое, по ее мнению, должна иметь настоящая ответственная за культурные мероприятия, Капитолина уселась на стул возле телевизора. Начался фильм, замелькали по экрану большие и малые звери. Женька с интересном всматривалась в лесные пейзажи. Эти кадры с настоящими цветами, прудами, бабочками и птицами (летающими на воле! на свободе!) оказались теперь гораздо интереснее размышлений об иностранной комиссии.
Но Женька была, наверное, единственной, кто не посматривал искоса на стеклянную стену, отделяющую зал для отдыха от коридора, идущего вдоль всего больничного корпуса. Комиссии всякого рода были здесь не в новинку, но внимание обитателей третьего нижнего отделения привлекало любое мамо-мальски интересное событие. Разглядеть, как одеты и причесаны посетители, какие у них лица и манеры, а потом вдоволь посудачить о "контролерах", всесторонне обсудив, какие нравы царят на свете сейчас, и какие комисси бывали здесь раньше - чем не развлечение среди одинаковых, как стаканы киселя, будней? Эх, жаль, конечно, что нет больше в отделении Сан Санны, которая умела здорово читать по губам, а потом рассказывала при общем хохоте, что спросил тот или иной член комиссии и что ответствовало ему начальство. Ясное дело, припаяли ей за это телепатию, и поминай, как звали, с такими диагнозами здесь не держат...
Спустя минут пятнадцать после начала внеурочного "культурного мероприятия" по рядам прокатился шепот:"Они! Идут!" То одни, то другие любопытные глаза украдкой стреляли в сторону появившихся за стеклом людей. Конечно, Женька тоже посмотрела туда, стараясь не поворачивать головы.
Пришедшими руководила, как всегда, Кривуленция. Ее костистый хищный профиль четко вырисовывался на фоне мрачного плаката о счастливом будущем. Рядом маячили три рослых фигуры: все члены комиссии оказались мужчинами, и довольно колоритными. Главным из них был, по-видимому, мрачный старик в шикарном клетчатом костюме с каким-то блестящим галстуком - он все время задавал Кривуленции вопросы. Здоровый плечистый негр белозубо улыбался, поглядывая по сторонам, и вид у него был такой, будто он прекрасно знал, что его дурачат, но бороться с этим особенно не собирался. Третий, в черном свитере с высокиим горлом и кожанной безрукавке, беспокойно вертел головой, пытаясь найти что-то действительно ему интересное. Между этими важными персонами совсем потерялась худенькая переводчица с белыми волосами. Она искательно переводила взгляд с Кривуленции на старика и обратно, старательно выговаривала слова, и сидящим в рекреации было ясно, что голосок у нее очень тоненький, возможно, даже тоньше, чем у Фимуси, которой старый доктор Поповский сказал как-то на обходе:"Это что тут у нас такое? Это у нас больная или мышь?".
После пяти минут наблюдения клетчатый старик в очередной раз спросил что-то у Кривуленции, после чего у нее сделалось особенно мрачное лицо. Резким жестом она позвала к себе Капитолину. Та рванулась с места, выслушала приказание и вернулась к телевизору.
– Внимание, народ! Сейчас будем смотреть новости! Точно также соблюдая тишину и спокойствие!
– продекламировала она торжественно.
Редко-редко телевизор включали без видеомагнитофона, и только на первую программу, где не могло быть абсолютно ничего сомнительного. Такие моменты Кривуленция откровенно не любила, независимо от того, что передавали в это время: новости, интервью или репортажи, и старалась всячески препятствовать такому "живому" доступу больных к миру. На робкие вопросы Капитолины всегда был готов решительный ответ:"Не стоит давать повода для разговоров". Но сейчас, видно, Кривуленция должна была доказать высокой комиссии, что обитатели больницы могут легко получать доступ к средствам массовой информации, и, скрепя сердце, дала Капитолине "добро".