В двух километрах от Счастья
Шрифт:
Однажды на участке объявили, что нужны специалисты в соседнюю область на ТЭЦ. Может, кто хочет добровольно?
На лицах монтажников заиграли дьявольские усмешки. Эти бывалые люди все знали наперед. Что там за станция: мороки много, снабжение плохое, и командировочные там то платят, то вдруг почему-то прекращают… Нет, хай дядя едет!
— Но надо же, хлопцы, — сказал старший прораб. — Ей-бо, вы как маленькие.
— Ну ладно, — сдался один и добавил кисло: — Убьет меня Лида.
— Не рыдай… Я тоже поеду.
В общем, собралась
— Я, наверное, тоже поеду, — сказала Варя. — Если только дадут досыта варить!
Она имела в виду, конечно, сварку.
— Что ты делаешь?! — ужаснулся Толя, когда узнал.
С Толей они дружили. Иными словами, он был ее жених. У девчат принята такая тонкая, непонятная постороннему градация:
1) он с ней ходит (значит, еще ничего не известно, только так, намечается); 2) он с ней гуляет (значит, дело уже серьезное); 3) он с ней дружит (значит, вполне может быть и ребенок).
— А чего, — беспечно сказала Варя. — Там и турбинисты нужны. Неужели ты думал, что я бы поехала без тебя?
— А условия! Ты знаешь, какие там условия?
— А чего ж? У нас дети не плачут. Почему бы нам не поехать?
Она это очень мирно говорила: можно поехать, можно и остаться. Но Толя стал ей объяснять все по пунктам. Ничего плохого он не говорил, все вроде разумно: тут лучше, там хуже и так далее… Но Варя страшно огорчилась, что вот он, ее Толя, такой рассудительный, аж тошно. Все монтажники тоже ворчали: ах, профессия, будь она неладная! Ворчали и ехали куда надо. А у Толи получалось как-то совсем иначе.
Она жила здесь среди монтажников — людей легких на подъем, кочевавших по всей стране. Они не обзаводились мебелью и всяким барахлом: все равно поломается, побьется в дороге. Они как-то приучили своих жен любить перемены. Их дети легко приживались то в тайге, то в степи, то в зеленом приморском селе.
Когда монтажник знакомится, он говорит не просто «Игорь Петров» или «Квашевич Иван Семенович», он добавляет: «Новомосковск, Зуевка, Запорожье, Ташкент, Мироновка» или: «Штеровка, Приднепровка, Старобешево, Луганск».
Это великолепный способ представляться: скажу тебе, что я построил, и ты поймешь, кто я есть…
Варе было обидно, что ее красивый большой Толя вдруг так забеспокоился об условиях.
Боже мой, скажет читатель, опять этот осточертевший, навязший в зубах конфликт. Он кочует из «целинной» повести в «полярный» фильм. Некто юный (или пожилой, все равно) горит энтузиазмом и хочет ехать, а она, напротив, не горит и не хочет ехать. В конце концов она перековывается и тоже едет. Или остается на прежнем местожительстве с носом, ибо он в тех трудных местах, куда рвался, находит себе новую подругу, отвечающую его возросшим духовным запросам.
Но Варя не знала, что ее конфликт уж разрешен литературой и кинематографией. Она мучилась после того, как сказала ему:
— Ну, как знаешь, а я поеду.
Нет, она не должна была этого говорить, ведь они с
Она с напарницей нагружала на носилки кирпич, а он подошел. Она ему почему-то улыбнулась. А он сказал:
— Что ты улыбаешься? Или зубы продаешь?
Он был тогда еще в куцей ремесленной гимнастерке с буквами «РУ» на поясной пряжке. На ней было ситцевое платьице, самое плохое в ее бедном гардеробе, на голове — потерявшая цвет тряпица, на ногах — тапочки. А он сказал:
— Слушай, царица, приходь на танцы. Будешь красивше всех.
Такой разговор, по тогдашним Вариным понятиям, поддерживать было нельзя. Она отвернулась и строго сказала напарнице:
— Взяли.
Но вечером на танцы пришла…
И он покорил Варю, смелый, умный, независимый. Она сама всегда мечтала быть такой. Варино сердце разрывалось от гордости, когда ее Толя вставал на собрании и спорил с главным инженером товарищем Квасовым. Он прочитал толстую техническую книгу, про которую было сказано: «Рекомендуется для вузов». Он чертил как какой-нибудь профессор!
Роман про грозу уголовного мира, бесстрашного и проницательного следователя Светлова, все ребята на стройке читали запоем. Рвали на части и клянчили у счастливчиков прочитанные листы. А он вдруг пожал плечами и сказал:
— Как же ты, Варя, не понимаешь, что это произведение, рассчитанное на низкие, обывательские вкусы?
Варя страшно огорчилась, что у нее низкий, обывательский вкус. Но и немножко обрадовалась, что вот у него вкус какой положено.
Никто из Вариных знакомых не умел писать стихи. А Толя умел. Он писал чудные, складные стихи:
Цветут поля пшеницы, Комбайны снуют, На машинах едут девицы, О Родине песнь поют.Как здорово он все описал. Точно как в жизни. Варя представила себе безбрежное поле, грузовики и девушек в пестрых сарафанах, поющих «Широка страна моя родная». Правда, она робко удивилась, что поля пшеницы цветут. Но кто знает таинственные законы поэзии? Может, так надо.
А Толя, к великой ее гордости, сказал:
— Смотри, ты права, — и переделал «цветут» на «растут».
Теперь уже все стало безупречным…
И вот такой человек не хочет ехать на дальнюю ТЭЦ! Из-за каких-то мелких соображений! Лучше бы он не объяснял Варе почему. Просто бы сказал: «Не хочу» (или лучше: «Не считаю правильным»). И она бы радостно согласилась не ехать. Не так уж ей туда хотелось. Но раз уж он так объяснился, ей ничего другого не оставалось делать, пришлось сказать:
— Как знаешь, а я поеду.
Вот тогда она получила от опытных подружек порцию житейской мудрости: