В двух километрах от Счастья
Шрифт:
— Да, я уж слышала, — сказала она убито. — Муж в этот выходной ездил, узнавал. Там, в этой комиссионке, заведующий полковник, то есть отставной. Конечно, он ничего такого не допустит, все по-честному. Да ему и не надо: пенсия, наверно, три тыщи по-старому. Или четыре! Не знаете, сколько пенсии у полковников?
Я не знал.
«Вас обслуживает бригада, борющаяся…» — было написано золотом на красной табличке, обрамленной знаменами. Табличка была справа от зеркала, а ниже висел бледно отпечатанный прейскурант.
— А не знаете, может, на юге можно? — опросила Леля. — Мне один клиент
— Так ведь теперь всюду через комиссионные.
— Ой, неужели ж всюду? Люди ж как-то устраиваются.
Она горестно задумалась. Ножницы нависли над моей шевелюрой словно бы в раздумье: сколько отхватить?..
Лелина соседка крикнула:
— Очередь!
И сквозь унылый строй ожидающих промчался знакомый мне артист, мастер художественного чтения.
— Я из гостиницы, — сказал он бестрепетно.
Очередь покорно молчала, но парикмахерша на всякий случай поддакнула:
— Товарищ из нашей гостиницы.
Леля наконец остригла какой-то не так вьющийся локон и решилась:
— Вы произведение Веры Пановой «Четыре времени года» читали?
Я читал, хотя, конечно, оно называлось немного иначе.
— Там, значит, так, — продолжала Леля шепотом. — Там один торгаш (спекулянт он или кто) боится деньги свои показать, миллиёны. И он у мальчонки одного счастливый билет покупает, лотерейный. За пятьдесят тысяч. Будто, значит, «Москвича» он выиграл, а не мальчонка.
Она горячо задышала мне в ухо.
— Как думаете, с жизни это взято или из головы? Все-таки писатели теперь должны больше с жизни списывать. Правда? Может, отдельные торгаши как-то могут купить?
Я сказал, что это вполне вероятно, хотя и карается по закону.
— Ах, — вздохнула она. — Еще надо, чтобы такой открылся. Может, он клиент, в кресле вот в этом сидит, а не угадаешь! Я вам не первому рассказываю — и пока ничего.
Я с отвращением осмотрел себя: почему вдруг я вызвал такие мысли? Ничего этакого у меня как будто нет: вороватого блеска глаз, или там отталкивающей улыбочки, или каких-нибудь каратов на волосатых пальцах. Черт знает что! Что она во мне такого нашла?
— Да, — продолжала Леля. — Вот так зажали… Муж позапрошлое воскресенье на Бакунинскую ездил. Так даже очередь на машины распалась. Половина, кто записан, не берет. Может, мода прошла. Может, паразиты эти, тунеядцы, опасаться стали. Нигде машину как следует не продашь. А раньше, люди рассказывают, за «Москвича» паршивого сорок тыщ давали, за «Волгу», худо-бедно, — шестьдесят тыщ.
— А у вас какая машина?
Она удивленно посмотрела на меня:
— А, какая там машина! Сроду у нас никакой машины не было. Мы лотерейные билеты покупаем. Столько денег извели! Все надеемся. Верите, муж третий год обедать не ходит, а я пирожок схвачу или там что. И все нету и нету. Так, ерунду выигрываем: коврик машинной работы, набор парфюмерный за три с полтиной…
— Так что же тебе, дурочка, до этой самой продажи машин?
— Надо же мечту иметь, — сказала Леля. — Должна же быть мечта!
Я почему-то вынул полтинник и дал ей. Она, по-детски вздохнув, приняла.
А что я еще мог? Дать
1963
НЕПРИДУМАННАЯ ИСТОРИЯ
В грязной брезентовой спецовке она казалась особенно тоненькой и хрупкой, как рюмочка в грубой оберточной бумаге. Через плечо лихо перекинуты тяжелые цепи, талия схвачена широким поясом с большущими пряжками и кольцами.
Деревенские пионеры, пришедшие на экскурсию, все, как сговорившись, рыжие и веснушчатые, завороженно смотрели на эту великолепную дивчину, на ее пояс, на цепи.
Дав им немного полюбоваться собой, она подхватила свои сварщицкие доспехи и легким шагом направилась к ржавой лестнице, уходившей прямо в небо, перечеркнутое красными балками. Она ловко вскарабкалась на верхотуру, уселась на перекладину и, помахав рукой нижестоящим товарищам, опустила на лицо фибровое забрало. Над стыками вспыхнули синие искры.
— Варька, привяжись! — заорал откуда-то сбоку мастер. — В последний раз говорю.
Пионеры, открыв рты, смотрели наверх. Алла из конторы, которую всегда отряжают с экскурсантами, привычно частила:
— Мощность данного агрегата двести тысяч киловатт. Обратите внимание на конструкцию котла.
Но ребята не обращали внимания на конструкцию котла. Они следили за работой сварщицы — ведь это пьянящее, головокружительное было просто работой!
Я, наверное, тысячу раз видел сварщиков в деле. Но, может быть, из-за этих ребячьих глаз, с завистью и восхищением устремленных вверх, я вдруг снова увидел эту картину в первоначальной свежести и запомнил ее, словно обложку собственной книги: бледно-голубое небо, перечеркнутое балками, позолоченная солнцем фигурка сварщицы и синие огоньки.
А при следующей встрече я не узнал ее. На этот раз Варя Зеленко была в цветастом шелковом платье и красивых туфлях на высоченных тоненьких каблучках. Она робко ступала в этих принцессьих туфельках по волнам окаменевшей грязи. И, может быть, от этого казалась совсем не такой уверенной и свободной, как тогда на стройплощадке. Рядом по ровной тропинке катил на трехколесном велосипеде чистенький, ухоженный мальчик в синей матроске. Ему было года четыре. Он отчаянно кричал: «Динь-дилинь-дилинь».
— Не признали? — засмеялась Варя. — Я в спецовке другая?
Оказывается, мы жили с ней в одном доме. Я — на первом этаже, называвшемся гостиницей, она — на втором, именовавшемся общежитием. Ее окна как раз над моими.
День был выходной, спешить было некуда, мы разговорились.
Сперва о Варином сынишке: он в шестидневном детском саду, только в воскресенье дома. (Воскресенье — прямо праздник…) Потом о городке. (Ничего городок. Тем более — сами строим: если что, обижаться не на кого.) Но Варя уже пятый город строит, вернее, пятую электростанцию. И может сказать, что на Луганской зелени больше, а на Приднепровской лучше с бытом, а на Эсхаре хуже по всем статьям, даже платят меньше. Она может рассказать, если мне интересно, еще многое в этом роде. Но, честно говоря, для нее лично интереснее другое… Но это, конечно, долгий разговор. Как-нибудь в следующий раз.