В двух шагах от рая
Шрифт:
Сворачивались дивизии, бригады, полки, батальоны, оставляли обжитые городки, гарнизоны, заставы. Уходили в Союз, не считая себя проигравшими, но и о победе речи не шло.
И каждый, поди, солдатик, каждый офицер, отъезжая, хоть раз да обернулся, простился с привычным городком, и с пейзажем знакомым, с горами, с зеленкой, с песком, с долиной, распрощался навсегда с проклятыми бородачами, коих постреляно было за годы немалое количество, и которые, бывало, и шурави нос утирали.
И каждый, поди, припомнил, как ему жилось, с кем воевалось. И взгрустнул.
И каждый, поди, спросил себя: а ради чего воевали?
Никто
И как же не попытаться домыслить такой вопрос: а во что, собственно, обошлась нам война? Как ни поспорить офицерам? Кто по второму заходу в Афгане, одну арифметику потерь выводит, не забудет, как в бригаде, бывало, до восьмисот человек за год не досчитывались. Кто меньше крови видал – свой подсчет ведет.
Как не крути, а тысяч тридцать положили, твердят одни офицеры. А то и более. Если и скончавшихся от ран в госпиталях учесть, да от болезней, да несчастные случаи суммировать. А раненых, калек – тысячи и тысячи, и складывать никто не станет. Остается догадываться.
Другие офицеры, особенно те, что к штабу армии ближе, спорят, видимо, намекнули им, на какие цифры ориентироваться: больше пятнадцати тысяч убитыми не наберется за всю войну. И кое-кто из генералов успокаивает: пятнадцать тысяч, да для нашей страны – капля в море, за год больше людей в автомобильных авариях погибает. Народила земля Русская мужиков и еще нарожает, не оскудеет…
Да расскажут ли когда открыто о реальных потерях? Нет, вряд ли такое обнародуют, сходятся во мнении офицеры. За семью печатями спрячут, а коли и объявят официальные цифры, так обязательно слукавят, недоговорят, что-нибудь да утаят.
Одна надежда, что когда-нибудь все имена погибших сведут воедино в один список, в одну книгу, на мемориале общем, афганском, высекут по граниту каждый инициал, каждую фамилию. Тогда уж не поспоришь, тогда – все на виду. Всех помянуть разом. Чтоб знали люди, чтоб помнили, чтоб не забыли, чтоб поминала страна своих героев.
Однако, вещички собраны, и приказ трогаться поступил. Офицеры беседы и споры отложили. И глядишь, на время забылись эти мысли. Курс – домой. Думать надо, как жизнью дарованной дальше распорядиться.
А все же: ради чего геройствовали, захватывая высоты, караваны, занимая перевалы, уничтожая укреп районы, базы духовские?
Нет ответа. И вся надежда – на Родину.
Не бывать такому, чтобы подвиги афганские остались невостребованными. Не замолчат их, не скроют, занесут в летописи, вспомнят ни раз. Не зря же почти десять лет стоял в Афганистане ограниченный контингент, не зря…
Армия не сдалась, не признала себя побитой, побежденной. Армии просто дали новый приказ и она послушно выполняла.
Армия сохранила боевой дух до конца. Потому-то и рвались приехавшие перед самым выводом новички в бой, да и старожилы этой войны не всякий раз задумывались о том, чтобы сберечься для мирной жизни, такой близкой, что, казалось, стоит протянуть руку и вот она; месяцы, недели какие-то отделяли войну от мира. Боевые, официально считавшиеся в прошлом, на самом деле продолжались, пусть и не в прежних масштабах, и повоевать для желающих время оставалось.
Военные наблюдатели ООН, разместившись на границе, на аэродромах педантично считали грузовики, бронемашины, артиллерийские
Наступал Новый, одна тысяча девятьсот восемьдесят девятый год, последний год на чужбине. Пятнадцатого февраля, ни днем позже, согласно заключенным в Женеве соглашениям, последний советский солдат обязан был покинуть Афганистан.
Военные усиленно закупались. Все, что только можно было продать, тащили в дуканы: списанные и несписанные телевизоры, утюги, чайники, посуду, одеяла, матрацы, консервы, электроплитки, холодильники, тумбочки, стулья, кондиционеры, кровати, запчасти, оружие, форму, бронежилеты, каски, колеса, доски, ящики из-под патронов и снарядов, ящики с гранатами, цинки с патронами, бензин, керосин, машинные масла, колючую проволоку, и весь ассортимент магазинов военторга, начиная с конфет, вафель и соков, и заканчивая одеждой, обувью и видеомагнитофонами, поскольку в дуканах стоили все эти вещи дороже, чем в военных городках.
На заработанные честным и нечестным путем деньги покупали все подряд, так как знали, что в Союзе достать что-то импортное будет неимоверно сложно. С прилавков дуканов сметали дубленки, косметички, колготки, отрезы материалов на платья, кассеты, трусы, джинсы, носки, очки, часы, зажигалки, рубашки… Довольные, паковали чемоданы, завязывали коробки, ехали на пересылку, где скопились сотни и сотни офицеров, солдат, прапорщиков, служащих в ожидании бортов в Союз, или же ждали приказа на выход части колонной. Завершающий этап вывода затягивался.
Генерал армии Вампилов приехал в афганское министерство обороны за четверть часа до встречи, поднялся на третий этаж, устроился в кожаном кресле в просторном холле перед залом переговоров, так, чтобы увидеть открывающиеся двери лифта, когда прибудут наблюдатели ООН. Рядом стоял майор-переводчик, также как и начальник, в форме маскировочного цвета. Сопровождавшие офицеры оперативной группы, включая генерала Сорокина, прохаживались по холлу. Возник афганский солдатик, длинный, тонкий «губошлеп», замешкался. Свободной рукой отдал честь сидевшему советскому генералу, выделил его среди остальных, за главного сразу распознал, во второй же держал поднос с поделенными по тарелочкам яблоками и орешками. Вампилов махнул: «давай!» и солдатик проследовал с подносом в зал переговоров. «Папа» обдумывал, что будет говорить, постукивал пальцами по деревянной ручке кресла. Ноги же его, вернее носки ботинок, попеременно поднимались и опускались на ковер. И ноги, и рука словно жили отдельно от туловища, так неподвижно сидел Вампилов.
Неожиданно он сказал:
– Я скажу им, что сейчас нельзя быть равнодушным по отношению к афганской проблеме. Как будет по-английски веха?
– Майлстоун, – подсказал переводчик и пояснил: – Мильный камень, дословно.
– Это почему это мильный камень?
– Либо можно перевести как лэндмарк.
Любил «папа» вставлять в разговор русские пословицы и поговорки. Причем такие, что и в словаре не найдешь. Не переводится на другой язык и все. Близко ничего нет. А генерал армии требует, у него все построение мысли рушится, если не донесешь смысла. Рассердится, бранится будет.