В двух шагах от рая
Шрифт:
– Хм-м, – «папа» вновь погрузился в размышления.
Сорокин отдернул штору, посмотрел вниз, не приехали ли наблюдатели. Оставленный у подъезда встречать гостей офицер опергруппы пожал плечами, мол, пока не видно. В следующую минуту погас свет, и «папа» представил, что гости едут в лифте, поднимаются на третий этаж, и застревают. Он поделился нарисованной в собственном воображении картинкой с майором:
– Что тогда? Как будем вести переговоры?
– В лифте, товарищ генерал армии, – все обрадовались шутке, она сняла нависшее напряжение.
– А что если душманы захватили Суруби, – предположил Вампилов. Питающая Кабул электростанция находилась за городом,
– Нет, – решительно отмел такую версию майор. – Они бы не стали этого делать. Хотя все возможности у них есть. Они же сами пользуются этой энергией. Нет смысла.
– Как же, а вот на юге они же взрывали ЛЭП, которую мы тянули, – возразил Вампилов.
– На юге более ортодоксальные духи, товарищ генерал армии. Здесь они привыкли к цивилизации, – показал знания вопроса майор, и удовлетворенно улыбнулся, когда «папа», взвесив довод, сказал:
– Тоже верно, – и спустя минуту тишины, продолжил: – Везде мы лезем со своими мерками. Ведь здесь же все совсем иначе, другие законы. Так?
– Так, – кивнул майор.
– А мы все пытаемся насадить собственные порядки. Сколько времени?
Все офицеры свиты одновременно взглянули на часы, ответил же майор, остальные молча согласились, что, мол, верно, столько именно и есть.
– Шестнадцать ноль-ноль, – сказал майор.
Сорокин подвел стрелки. Убежали часы на две минуты.
– Надо нам их всех помирить, – продолжил Вампилов. – Знаете, что мне сказал недавно Наджибулла? Что он скорее найдет общий язык с Гульбеддином, чем с Ахмад Шах Масудом. И знаете почему?
Свита изобразила на лицах неподдельный интерес.
– Потому, что Наджибулла – пуштун. А Ахмад Шах – таджик.
Подчиненные, кроме майора-переводчика, наигранно пораженные таким выводом, а может и в действительности узнав что-то новое для себя под конец войны, многозначительно переглянулись.
Сорокин вновь отодвинул занавеску. На улице повалил снег.
С Ахмад Шахом Масудом договориться возможность существовала, и переговоры провести, в принципе, советские готовились, посылали к полевому командиру тайных связных, от него доверенных людей принимали, от советского посла и от Вампилова письма писали. В принципе, Масуд обещал на словах, что советские колонны на Саланге трогать не будет, что, мол, уйдете без потерь, не беспокойтесь. И действительно, вели себя духи на перевале тихо, на конфликт не нарывались, в русских не стреляли, лишь передвигались туда-сюда вдоль дороги небольшими отрядами, с пулеметами и гранатометами на плечах, зубоскалили.
Зато «зеленым», афганским правительственным заставам, и колоннам афганским угрожали скорой расправой, кое-где постреляли даже в кабульских армейцев, машины подожгли, мол, не забывайтесь, мы хозяева на Саланге. Если после вывода Масуд перекроет перевал, правительство Наджибуллы долго не продержится. Это очевидно для всех, и в Кабуле, по настроению местных жителей чувствуется напряжение. Вампилову ежедневно докладывали обо всем, разные сводки и аналитические материалы читал «папа», из разных источников черпал информацию.
И Наджибулла понимает, что Ахмад Шах Масуд – прямая угроза, потому и просит разбомбить базовые районы Масуда, операцию провести, выдавить его с перевала, дальнюю авиацию задействовать, чтоб камня на камне не осталось, чтоб долго не пришел в себя, не очухался от бомбоштурмового удара «Панджшерский лев».
Надеется Наджибулла, размышлял Вампилов, что таким образом вновь втянет нас в войну, и появится лишняя зацепка, чтобы
Свет зажегся. Вампилов взглянул на люстру, и, возвращаясь из задумчивого состояния, продолжил:
– И все-таки, мы должны найти путь их помирить…
– Кого, товарищ генерал армии, помирить? – уточнил Сорокин.
– Афганцев, – каких афганцев, про кого говорил «папа», когда и как он надеялся помирить, умолчал, не поделился.
Мирить надо всех! Не только Наджибуллу с оппозицией. В самом афганском руководстве по-прежнему трения, халькисты с парчамистами не уживаются. Моджахеды междоусобицу развели. Растащат по клочкам страну, раскроят. А легко ли злейших врагов, кровных врагов мирить? Нет, конечно. Но надо стараться. Вампилов никогда не хвастался успехами, о его деятельности вообще мало кто знал в армии, одни высокие чины в курсе были. Часто летал на переговоры Вампилов с охраной, а часто с одним только переводчиком в самое логово врага направлялся. И слушали его моджахеды. Верили на слово. Видели в нем человека чести.
– Что-то запаздывают, – вновь посмотрел на время майор.
– С каждым разом я убеждаюсь, что никакого прока от наших встреч нет, – как бы пожаловался вслух на наблюдателей ООН Вампилов. – Болтологией занимаемся! Они ничем нам не помогают, и никак не влияют на пакистанцев. А зарабатывают неплохо. Сколько они зарабатывают?
– Я не уверен, товарищ генерал армии, – пожал плечами полковник из свиты с прилизанными волосами и пухленькими губками.
– А я знаю, 20-25 тысяч долларов в месяц, вот сколько!
– Возможно, товарищ генерал армии.
– А это 300 тысяч в год. А за что им платят такие деньги? За присутствие? Куча бездельников! Ничего ровным счетом не делают!
– Подъехали, – сообщил Сорокин.
Вампилов поднялся, поправил волосы, форму, повернулся к лифту спиной, и ладошки за спиной сцепил, приготовился изобразить перед гостями задумчивость.
Открылись двери лифта, вышел генерал Хельменен с помощниками. Вампилов повернулся, двинулся навстречу, любезно поприветствовал. Все проследовали в зал, и генерал армии, сменив улыбку на серьезное выражение, направился к своему традиционному месту за столом переговоров – с правой стороны, но один из офицеров группы ООН попросил разрешения сделать снимок на память, и, пока он щелкал аппаратом, подоспели отставшие наблюдатели – полковник Бо и гражданский человек – ни то филиппинец, ни то китаец, низенький, с длинными черными волосами. У каждого наблюдателя на правом рукаве был пришит флаг страны, которую они представляли, у Хельменена – финский, у Бо – шведский.