В двух шагах от войны
Шрифт:
— Я думала, что ты с ней так условился, — сказала она, — вот, думаю, как хорошо все устраивается…
— Что хорошего-то? — резковато спросил Антон… — У нее самой да и у других девчонок своих забот хватает…
Нина Семеновна задумалась.
…Антон шагал по улице, и разные мысли лезли ему в голову. Ишь ты, все заботятся, чтобы ему лучше было. А сам-то он что, маленький?! Со своими делами не управится? Сам не решит? И мачеха — ласковая такая, а сама небось думает: лишь бы не мешал, лишь бы убрался поскорее. И Анька еще со своими заботами! Он шел и накачивал себя. Где-то в глубине души понимал, что несправедлив, и, наверное, неправильно думает о людях, но ничего поделать с собой не мог: злая обида на судьбу, на войну, на мачеху, на Аню, на Арсю, который назвал его трусом, застилала глаза, и он разжигал ее в себе все больше и больше.
Он крепко вколачивал каблуки в тротуар и даже думать стал в такт своим сердитым шагам: я им пока-жу тру-са, я им покажу за-бо-ты, я им по-ка-жу…
В таком настроении он подошел к дому на проспекте Виноградова, где жила Аня. Форточка в окне ее комнаты была открыта, и Антон громко крикнул:
— Аня! — И, когда она высунулась, позвал: — Выйди-ка.
А дальше все пошло так, что и вспоминать не хочется. Он стоял против Ани и каким-то самому себе противным голосом кричал, что какого черта она сует нос не в свое дело, какого черта его все считают сопляком, какого черта лезут к нему в душу, какого черта обзывают его трусом, и вообще, какого черта?!
Аня оторопело смотрела на него.
— Дурак ты, Антон, — жестко сказала она, когда он наконец замолчал.
— Ну и ладно! — сказал Антон и сжал зубы.
Аня быстро ушла в дом.
А когда он поздно вечером явился домой, мачеха сказала, чтобы он зашел к отцу.
Отец лежал, как всегда, но глаза у него сейчас были суровыми.
— В-вот что… — тихо и медленно выговорил он. — Ты… поедешь. Я… прика-зываю… Иди…
Антон вышел. И если бы умел, то, наверное, заревел бы в голос.
— Не беспокойся, — сказала мачеха, — мы обо всём договорились. Соседки будут забегать к отцу, и с работы тоже. Так что сдавай экзамены и поезжай.
Арся вошел в класс уже после звонка. Почти сутки прорыбачил он с Карбасом на одном из островов и сегодня проспал.
— Можно? — спросил он, остановившись в дверях.
Людмила Сергеевна молча кивнула.
Арся сел на свое место рядом с Борей-маленьким. Людмила Сергеевна почему-то рассказывала о Новой Земле, хотя по программе была Южная Америка.
Боря сидел нахохленный и грустный.
— Ты чего надутый такой? — тихо спросил Арся.
— Да так, — вяло ответил Боря, — мать не пускает.
— Куда?
— Как куда? — удивился Боря. — В экспед-дицию же…
— Какая еще экспедиция? — в свою очередь, удивился Арся.
— Да ты что, не знаешь?! Весь город знает, а он… — возбужденным шепотом заговорил Боря. — Да ты в «Эдиссоне» был-то? — вдруг спохватился он.
— Чего я там не видел? — сердито ответил Арся. — Говори: какая еще экспедиция?
И Боря стал рассказывать про собрание в кинотеатре «Эдиссон», про то, как загудела, забурлила школа, про то, как хочется ему ехать, а мать не пускает. Людмила Сергеевна посмотрела в их сторону, но ничего не сказала, и Боря, горячась и волнуясь, все говорил и говорил, но Арся его уже не слышал.
«Пожалуй, дело, — думал он, — все не за печкой сидеть. Да и на Новой Земле побывать интересно… Карбаса бы прихватить…»
Настроение у Арси улучшилось, но тут же он вспомнил мать.
…Когда он пришел домой после затянувшейся рыбалки, мать сидела за столом, положив руки на скатерть. Арся посмотрел на эти руки, еще совсем недавно такие красивые, тонкие, белые, а сейчас какие-то землисто-серые, покрытые царапинами и ссадинами, усталые, и у него защемило сердце — ведь с самых первых дней войны она ушла из библиотеки и пошла работать на пилораму.
— Где ты был? Где ты был? — только и спросила она, глядя на него такими тревожными глазами, что ему захотелось брякнуться на пол рядом с ней и уткнуться головой в ее колени, как иногда он делал маленьким. Но он не сделал этого. Постеснялся.
— Не сердись, мама, — с трудом сказал он. Помолчал и, опустив голову, добавил: — Я большу не буду.
Мать неожиданно рассмеялась.
— Эх ты, первоклашка! — сказала она и, обняв, разлохматила ему волосы. И сразу же опять стала грустной.
…Вспомнив сейчас все это, Арся поморщился. Не отпустит она его, не отпустит. Ведь и от отца вестей нет, и он еще… И от этой мысли еще больше захотелось ему ехать, ну, не на фронт, так хотя бы на Новую Землю.
На перемене он хотел подойти к Антону, но тот глянул отчужденно. «Все правильно, — подумал Арся, — что ему на меня, радоваться, что ли?» В коридоре его окружили ребята.
— Поедешь, Арся? — спросил кто-то.
Он хмуро посмотрел на мальчишек: все явно ждали его ответа.
— Не знаю, — сказал он и, злясь на себя и на всех, буркнул: Подумаешь, экспедиция…
Он раздвинул замолчавших ребят и ушел. Никого не хотелось видеть. Дома за ужином он лениво ковырял вилкой еду и слушал последнюю сводку Информбюро. «На Керченском направлении после упорных боев наши войска отошли на новые позиции», — доносилось из черной тарелки репродуктора.
Мать вздохнула и вдруг спросила:
— Ты про экспедицию на Новую Землю слышал?
— Ну, слышал, — нехотя ответил Арся.
— Поедешь?
Арся удивленно взглянул на нее. Мать смотрела куда-то в стену, и лицо у нее было спокойным, только чуть-чуть дрожали губы.
— А как же ты, мама? — неуверенно спросил он.
— Я? Ну что ж я, — сказала она, — а тебе, наверное, надо ехать… Я ведь понимаю. Если ты не поедешь, кто ж тогда поедет?
И Арсе опять захотелось уткнуться головой в ее колени.
6
После собрания в кинотеатре «Эдиссон» прошло уже два дня, а я все еще не знал, как сказать родителям, что тоже хочу ехать на Новую Землю.