В Эрмитаж!
Шрифт:
ОНА: И не переплачивайте таксисту. Шведы — честные ребята, но чужим деньгам всегда рады. Надеюсь, серьезных препятствий не возникнет, и мы отчалим в срок.
Я: Я тоже надеюсь. Вы уверены, что эти паромы надежны?
ОНА: Они абсолютно непотопляемы. Вообще на Балтийском море неприятностей не бывает.
ОН: Вы уже подготовили доклад? Мы рассчитываем, что все доклады будут не просто интересны, но великолепны, увлекательны.
Я: Извините, я не понял, что вы приглашали меня с условием…
ОН: Обязательно напишите. Мы потом выпустим их отдельной книгой. Я заказал на судне конференц-зал. Балтийское море — прекрасное место для проведения семинара. Вы не находите?
Я: Всегда мечтал увидеть Балтийское море, проплыть мимо великого архипелага. Красота, наверное, неописуемая.
ОНА: Острова, конечно, очень красивы. Оттуда ведут свой род наши северные души, дикие и необузданные. Вы сможете полюбоваться ими в иллюминатор, пока будете слушать доклады. В общем, я за вас спокойна: ведь в своей книге вы называете себя бывалым путешественником. Подпишите мне, пожалуйста, этот экземпляр. У нас все книги подписаны авторами. Набоков, Беллоу, Бродский, Моррисон. Вы попадете в нобелевскую компанию.
Я (подписываю):Польщен. Написать ваши имена?
ОНА: Нет, пожалуйста, больше ничего не надо. Ваше имя — и все. Такие экземпляры больше ценятся — на случай, если мы захотим продать ее.
Я: Вот, пожалуйста. А какие препятствия вы имели в виду?
ОН: Боже, вы что, не читаете газет? И не смотрите Си-эн-эн? В России — кризис…
ОНА: Ельцин распустил Думу. Белый дом обстреливается, по улицам идут танки. Не исключено, что дело кончится кровавым коммунистическим переворотом. Бу, опять перхоть на пиджаке. Надеюсь, ты не лысеешь, у тебя такие чудесные волосы…
Я: Но послушайте… Чем, по-вашему, это может кончиться?
ОН: Могут закрыть границы. Прецедент уже был — в семнадцатом году.
Я: То есть мы окажемся отрезаны от России?
ОН: Или заперты в ней. Последний вариант предпочтительней. Тогда у нас будет достаточно времени для завершения проекта.
Я: Проекта?
ОН: Проекта «Дидро». Нам предстоит выяснить, что случилось с книгами и бумагами нашего героя после того, как они были отправлены в Эрмитаж. Вам наверняка известна эта история.
Я: Императрица купила его библиотеку. Верно?
ОН: Вы абсолютно правы. До сих портам находят новые материалы. Может, нам удастся обнаружить целый роман или что-нибудь в этом роде.
ОНА: Или неизвестный еще философский трактат. Или любовное письмо…
Я: Прелестно. Или нас посадят в тюрьму.
ОН: Тоже не исключено. Как вы относитесь к опере?
Я: Обожаю.
ОН: Там есть оперные театры. Кировский — и другие.
Я: Слышал.
ОНА: Это будет потрясающее приключение! Может, вы напишете о нем книгу. Значит, вы заказали селедку?
Само собой — я заказал селедку.
6 (прошлое)
Уже в Риге было ветрено и штормило, а с приближением к Северной Пальмире, ледяной столице, торчащей, словно накрашенный ноготь на кончике замерзшего пальца шлюхи, мороз становился просто нестерпимым, как будто они спускались на дно адской бездны. Долгие дни тряски по разъезженной санями Балтийской дороге — казалось, прямиком к полярной шапке Земли. С каждым днем они едут все быстрей. И столь же стремительно приближается день императорской свадьбы (принц Павел возьмет в законные супруги принцессу Вильгельмину Дармштадтскую). Нарышкин, как хороший управляющий, стремится поддержать репутацию двора. Так что, когда влекомая лохматыми русскими перекладными повозка на полозьях, хлюпая и переваливаясь по грязи, с грохотом въезжает в городские ворота, наш герой скорее мертв, чем жив. Нестерпимые колики, мутный от бессонных ночей взгляд, истерзанный поиском медведей и волков. Дьявольская боль в спине, и бог знает куда запропастилась ночная рубашка. Что до парика, тот остался в Европе, за несколько сотен лье отсюда, вместе с солнцем — и вместе с прошлым.
Сегодня, по нормальному, григорианскому календарю, пятница, 8 октября. Впрочем, здесь они считают как-то по-своему. В пропасть, образованную нестыковкой двух календарей, провалился его шестидесятый день рождения. А может, наоборот, ему предстоит отметить шестидесятилетие дважды, дважды отпраздновать наступление безрадостной старости. А в милом его сердцу Париже сейчас мягкая осень, и пожелтевшие листья платанов, как шаль, накрывают накрашенных дам, шествующих мимо Пале-Рояля к Опере. Совсем не то в странной столице Екатерины. Уже выпал первый снег, и температура все падает, и день стал похож на ночь, короток и почти незаметен. Продрогший, кашляющий Философ мрачно созерцает через забрызганное грязью окно, как, подпрыгивая на ухабах, карета Нарышкина катит вниз, к недавно построенной гранитной Английской набережной.
Морская торговля, по-видимому, процветает (пометил он в своей записной книжке). Высокобортные корабли, купеческие шлюпки, громоздкие баржи ждут своего часа в гаванях среди болотистых островов. Высятся вдалеке, у Васильевского острова, ряды украшенных знаменами мачт. Там находится Биржевая верфь, там выгружается в русскую грязь европейская мануфактура. Грязные баржи лесорубов, дрейфующие плоты кружатся в мутной, полноводной Неве. Но это всего лишь широкий мелкий рукав, через который перекинут мост из плавающих понтонов. Строятся, судя по столбам, выглядывающим из снежной водяной каши, и другие мосты. Над водой высится и блестит сквозь заросли бурого камыша тонкий золотой шпиль Петропавловской крепости, где покоятся останки русских царей.
А на этой стороне сам город. Город, выросший из ничего и вопреки всему, просто потому что настало его время, потому что сама жизнь требовала этого. Новая европейская столица, явившаяся вдруг из пустоты, как призрак, как мираж. Наш Философ всматривается: да, это оно, то самое место. Он много раз представлял его себе, изучал его расположение на карте, даже пытался зарисовывать, снова и снова возводил в своем воображении эти улицы и дворцы. Странно — реальный город тоже похож на вымысел: все кажется недолговечным, хрупким, расплывчатым, все течет, движется, колеблется, совсем как во сне. Город, построенный ни на чем, — лишь соленая вода Балтики, болота Финляндии, осенний туман и зимний лед. Город, мерцающий в холодном северном свете. Все здесь — идея и ее воплощение — позаимствовано из другой действительности, в которой служило, возможно, совсем иным целям. Разноязычные жители — и скифы, и славяне, точь-в-точь похожие на закутанных в меха персонажей из опер Рамо, и представители прочих экзотических народностей — прибыли кто откуда, и у каждого был свой мотив: кто-то подчинился чужому приказу, кто-то спасался от угрозы рабства, кто-то рассчитывал на протекцию, а кого-то привели сюда смутные надежды неизвестно на что. Все, что попадалось под руку, становилось строительным материалом, все шло в ход, бревно к бревну, камень к камню. Здесь реконструируется Париж, переделывается Лондон, усовершенствуется Вена. Но получается все иначе, не похоже на образцы. Эта Северная Пальмира взяла по кусочку от разных фасонов, собранных со всего мира, позаимствовала фрагменты различных культур и стилей: здесь Италия, Германия, Дания, Франция, Англия, романтизм, классицизм, ориентализм, барокко. Все перемешивается, уподобляясь театральной декорации, опере, попурри. В результате — явная нехватка новизны. Стоило дожить до шестидесяти лет, чтобы завершить свой путь в мире балтийского барокко.
И вот они катят к центру города. Кругом громадные дворцы, светящиеся желтым, розовым, голубым сквозь покрывало из хлопьев летящего снега. Некоторые уже разрушаются, фундаменты других красавцев в венецианском стиле утопают и гниют в болотистой почве, третьи уже почти утонули в грязи. Многие — чистой воды иллюзия. Жилища графов и баронов напоминают шалаши, классические фронтоны украшают входы в деревянные сараи. Оборванные рабочие толпятся у покрытых штукатуркой стен, карабкаются по шатающимся лесам, волоча на себе обтесанные камни. И все это вздымается — если не обрушивается — над грубо прорубленными каналами в гранитной оправе, чьи студеные воды напоминают потрескавшийся мрамор. Что-то возводится, подгоняемое нетерпением всевластной царицы, а что-то уже кануло в небытие. Метаморфозам нет конца. Наводнения и пожары не раз поражали город, оставляя почерневшие руины на месте домов. Деревянные стены заменяются каменными, рушатся хижины, воздвигаются дворцы, Исаакиевский собор наполовину разобран и будет строиться заново по совсем другому проекту. На смену прежним зодчим приходят новые, в итальянском стиле завершается начатое в германском, высокий классицизм соперничает с суетливым и нарядным барокко.