В этом мире, в этом городе…

Коллектив авторов

Ашшар

(Сура 94)

Не мы ль раскрыли грудь тебе?И залили души пожар?Не уступи свой мир борьбе!Аллаху Слава! и – ашшар!Не мы ль возвысили ту честь,К которой частью ты приставлен?Сумей же дни свои прочесть,Пролистывая страницы Славы…Как вдох и выдох, мир живёт:Наступит время сбросить ношу,И облегчение придётИ тяготы твои раскрошит.Да, облегчение придёт!Тащи же ту же тяжесть в гору.За высью – высь, за годом – год…Но связи нет меж них, ни спору.Трудись! пока спекутся жилыВ броню от неустанных битв…Отдай свой долг – верни все силы:Труд – продолжение молитв.

Аззальзаля

(Сура 99)

Когда в конвульсиях ЗемляИзвергнет бремяИ будет повернуть нельзяВспять время,То будет явленная речьЗемли и Неба,И в ней дано будет испечьПодобье хлеба…Разделится, толпа с толпой,Людская лава,Как разлучает нас с тобойЗдесь – слава.Добра горчичное зерноИ зла пылинкуВ одном глазу и заодноУзришь в обнимку.С терновым лавровый венецВ одной посуде…И сварят из тебя супец,А не рассудят.В тот день, когда вскипит Земля…Аззальзаля!

Перевод Андрея Битова

Лоренс Блинов

Ночной тополь

поэма

«Кто мог знать, волнуется онили нет… сложная глубокая душа»И. Бунин «О Чехове»

1

…то умолкал он, слегка покачиваясь,А то порой пламя какое-тос ног до головывнезапно окутывало егосумеречно-белесоватой рябью,и весь он словно светился изнутриневысказанными своими тайнами,и степь,степь неогляднаявсякий раз оживалаи шелестела едва слышнов каждом его затаённом вздохе.Тихо и осторожно,стараясь не спугнуть ни один блик,входил я в этот воздух,в эти серовато-замшелые сети,это трепетанье,надеясь уловить, высмотреть, понять:как же это он слагаетсвою прозрачную прозу —нет, лучше сказать —свои пронизанные серебристым мерцанием,и струящиеся в глубину корнейстихи.Я недоумевал:откуда в нём,таком, с виду стройном,элегантном даже,так много первобытных лишайников,мха дремучего…Откуда в нём эта паутина,это серое висенье умаявшейся летучей мыши!И ведь он будто бы понимает эти муки,эту влажную вселенскую дрожьзатаившегося кокона,а самое главное – тогда,когда ветер! —и как только ему удаётсятак преобразиться:стать обыденными похожим неожиданнона всех,на всё окружающее,и в этой пьесе своейон так же буйствует,так же ораторствуетв сумеречном своём запале,и он столь же по-актёрски деятелени неприметен, как все.Но – крылья!Крылья у него, кажется, и тогдабудто вдвое больше, чем у всех прочих —тех, кто подобно ему, всё же силится взлететь,но, увлекаемый незримым ужасоммгновенного небытия,оказывается театрально изувеченной,трафаретно изувеченной чайкой,неестественным и отвратительно красивым узоромраспластанной на мокром пескедекоративного побережья.Но когда он начинает бытьуж совсем ни на кого не похожим,и пробуждается изнутрилёгкое полыхание и лепет —это тогда,когда ветра-то как раз и нет!И луны нет.(Но что-то всё-таки серебрити как-то слегка зажигает его седину.)Тогда до меня долетает вдругэтот тихий прохладный шёпот,и я начинаю понимать:«нет, это не пустяк —листвы безлунной трепетанье,и это трепетное таяньетончайших бликов и…»Но вот я,стараясь быть ещё более неприметным,чем его безлунная тень,приблизилсяк раскрытым страницам его повести,и будто бы совсем случайновзглянул туда,куда он был устремлёнвсей своей непреднамеренной листвой.

2

Ах, вот оно что! —совсем невдалекечерез дорогуробкое деревцечуть выступалоиз недвижного пространстваночного закулисья,всё окутанное лимонным светомвесьма кстати оказавшегося рядомфонаря.С чуть приметной застенчивостью(почти кустик,только уж очень высокий)стояла она,стройная молодая липка,вся прозрачная листвойперед бархатной портьеройбезмолвного ночного театра,стояла она,единственная актрисана той обнажённой сцене тротуара,чуть покачиваясь,совершенно, как и он иногда(только ещё призрачнее и невесомее),и вся излучала такую тишину,такую щемящую свежесть,недоступную банальным рукоплесканиям,что и я ощутил,почувствовал, что весь погружёнв эту тёмно-сиреневую маятутополиной страсти,что руки мои покрываются уженежно-серебристой замшелостью,слегка фосфоресцирующей в темноте,что глаза, мои глаза —уже не мои.

3

Я,прежде не допускавший и мысли,что за столом поэтаможет быть какое-то и иноеосвещение,кроме лунного,всегда презиравшийобнажённую мишуру торшерови полуночных фонарей(свеча – и та смотрела на меняс насмешливым подозрением),Яобнаружил здеськаким-то внутренним зеркалом,что начинаю видеть то же, что и он,мой неуёмный серебристолистый воздыхатель,что и дышу-то яуже не своей листвой —что это – он, он,что я, так же, как и он,весь окутанный тем же трепетаньем,устремляюсь куда-то,бормоча и пошатываясь;и совершенно так же, что и он,не понимаю уже —как можно чего-то иного желать,что-то иное видеть,кроме этого одинокого фонаря,этого ослепительного и бесстрастногосветового потока,и такой нежной под ним,зеленовато-прозрачной,чистойпосле вечернего дождямолодой липки;и что разве столь уж необходимо,чтобы что-то ещё,какие-то особые слова,чтобы какой-то иной ветер,какой-то ещё спектакль состоялся,дабы выразить,попытаться высветить то,что невозможно,чего не может быть,потому что…чего уже никогда…Корни мои ощутили упругую свежестьи полноту.Лёгкое мерцающее покалываниеглубоко заструилось где-то внутри стволаи охватило, поднявшись, вес ветви,всю мою листву – целиком.

4

…А утромон – вполне будничен, запылён,сер и обветшал. И – боже! —кажется, – в очках и с бородкой(и с зонтиком – в виде трости);и я едва узнаю его,непроизвольно обернувшись.Он вежливо и галантнозастывает в приветствии,словно бы приподняв шляпу…Но не говорит ни слова.

Галина Булатова

Небушко

Уже ноябрьски строгаДорога между городами.Гуляют по полю стога,Припорошённые снегами.Под взором туч отяжелев,Бьёт в лобовые стёкла ветер,Но кружевами ришельеВстают берёзы на просвете.О расставание, замри!О время, выпростай объятья!Два сердца у моей земли:Одно – Казань, одно – Тольятти.Мой неотъемлемый вокзал,Чьи ожиданья несказанны…Тысячелетняя Казань,Ты знала дух прабабки Анны!На старой карточке – онаИ прадед Голышев Василий.Ах, жаль – другие именаВ том прошлом улицы носили.И Рыбнорядской нет уже,Где шли под ручку чинно двое,И не разгуливать душеАдмиралтейской слободою.Лишь неизменный небосводВсё приближает перспективы —И фото «Хлебниковъ» живётИ «сохраняет негативы».Каким-то чудом из былинЖизнь возвращается по кругу.И самый нежный исполинВо тьме мою целует руку,Рассеяв снов тревожный рядПри неумолчном крике чаек… —Там белокрылый АвтоградДуши в мятежнице не чает…Родные, как пройти пути —Мучительные, родовые,Где дробью перелётных птицПронзает небушко навылет?

«Хрупко синица тинькнет…»

* * *

Хрупко синица тинькнетНа волоске от дня.Если рассвет утихнет,Ты разбуди меня.Лето свернулось в коконНа годовой ночлег.Синим квадратам оконСнится из детства снег.

Горлица

Прибиралась в горнице,Тихо щебеча,Но таила горлицаВ горлышке печаль.Думушка былинная,А работа – быль:Сдула бы пылиночки —Вытираю пыль.Что по доскам босая —Рана не страшна,А саднит занозоюГорлинки душа.Трепетная веточка,Хрупкий стебелёк,Если б только весточкуТы подал, сынок.

Дедушка мой Булатов

Моему дедушке

Петру Степановичу Булатову

Память ценнее клада, если добро в судьбе…Дедушка мой Булатов, вспомнилось о тебе.Вглядываюсь в начало: кто-то скромней едва ль —Долго в шкафу молчала страшной войны медаль.Это и мой осколок – жизнью неизлечим.…Сельский директор школы слову детей учил.Светлой души, нестрогий – с лёгкостью я поймуТех, кто с других уроков тайно сбегал к нему.Письма писал – от Бога, всяк ему бил челом:Было не так уж много грамотных на село.Добрая слава греет щедрого на Руси:Что отдавал на время, то забывал спросить.Ну же, баян, играй-ка вальсы амурских волн!Старая балалайка, вспомни байкальский чёлн!Дедушка мой Булатов, в камне – овал простой…Правнук уже в солдатах, правнучка – под фатой…

Папе

С дрожью входило, стирая чертыВремя у тела в больничной постели.До голубого безмолвья светлелиПапины синие прежде глаза.Кто-то чужой на разрыве дышал,Хищно змеились лиловые трубки.В окна листом (или сизой голубкой?)Папина билась душа: «Отпусти…»И, неизбежному дверь отворя,Утру молилась Святая Татьяна.Падал вчерашний листок покаянноНа ослепительно-траурный снег.