В этом мире, в этом городе…

Коллектив авторов

Оконце избёнки приглянулось лучику солнца, по-зимнему робкому, блёклому, запоздалому. Хозяин умолк. Взяв аккорд-другой, перестал играть. Нажав на басовый клапан, выпустил запас воздуха из гармони.

– Другую казать не стану, не продаётся она. Хотите, забирайте эту… Нагую. Голос она имеет что надо, вровень старинным, к тому же с грустинкой. Нагая, братцы, гожа для песенных и плясовых мотивов. Словом, не прогадаете.

Не знаю, о чём думал брат, а я – о той гармони, о прежней, на которой играл отец, с ярким рисунком из перламутра на корпусе, знал, что прежние красивые, звонкие. Такая у дяди Ени тоже была. И вот: «Не продаётся».

Хозяин смекнул, о чём наши задумки.

– Вижу, сумлеваетесь: раз нагая «современка», раздумья берут, смотрю, обоих. Согласен,

она и цвета тёмного и без художеств на внешности. Но голоса-то всё одно стальные, точно такие же, как и у тех, у старинных. Замечу ещё, что Нагая – прочна. На ваш век хватит её, играйте себе на здоровье, а подучитесь, купите новую, если разонравится эта. – Забирайте, пока не раздумал. И день нынче зимний, недолгий, а до дому вам неблизко.

Уложили мы Нагую в санки и спустились к Свияге. Спешили знакомой дорогой, забыв сомнения. Сумерки. Снег звонче, чем давеча, как живые, катились салазки, на них наша покупка!

Достигли мы Волги. Дорога вела правым берегом, вверху Жигули над нами. Я позади и не свожу глаз с гармони. Споткнувшись вдруг, навалился на неё рукою, встал.

– Волки! – кивнул брат на торосы льда, что у берега, у самой закрайницы. Суетясь, звери рычали, сильные теснили слабых, покусывая, гнали их от себя прочь. Те упрямились, хотели тоже урвать свою долю, не уступая, грызлись нещадно.

Как разъярились! Невелика, видно, их жертва, мы бы не сгодились вприкуску.

– Бери, братишка, гармонь, и садись в санки, повезу. Шуми-играй покрепче в Нагую.

Устроив меня на возке, брат пошёл, набросив бечеву на плечи.

– Они бегут за нами! – закричал я.

– Пусть, играй пошибчее! Погибать, так с музыкой!

И я старался. Растягивая и сжимая вовсю мехи гармони, нажимал на клавиши враз и в одиночку, слушал, как звенели её голоса, приложив ухо к корпусу. Забывшись, подбирал на слух то, что играли отец и Еня.

Передний волк близко, вот он, въяве, до него рукой подать, он не из сказки, а с глазу на глаз со мною, рядом и морда, и глаза, и уши. Голова лобастая, большая, шерсть на ней клочьями, в глазах тупость и грусть, смотрят они не мигаючи. Раскрывая пасть, зверь то ли вздыхал, то ли раздумывал о чём, издавая невнятное: хрым… хрым… Сдавив челюсти, хмыкнул, выдохнув шумно, как бы жалея кого, задрав морду, завыл: «У-у-у…»

– Он что, запел? – окликнул брат.

– Вр-роде этого, – ответил я.

– Играй веселее, шуми!

Хватая и бас, и лад, я играл, поняв, что в этом спасенье. Зверьё семенило вблизи тесной стаей, вожак молчал и прискуливал, будто и впрямь припевая под музыку или выражая недовольство. Задние вперёд не рвались.

– А у тебя получается, – опять приободрил брат, – до дому подберёшь, пожалуй, что-нибудь.

Мне ничто не запомнилось больше, наигравшись в гармонь и насмотревшись зверья, устал, «ушёл в себя». Очнулся дома, когда забрезжило утро.

Нагая? Вот она, на комоде, рядом! За день разучил все мелодии, какие слышал раньше, подобрал и гортанные вздохи зверя, тон его воя. И если доведётся когда и нынче взять в руки гармонь, кончаю игру волчьими звуками, что вынес в ту пору из детства. Оба, и волк и брат, вспоминаются: сохранили мне жизнь.

Вера Арямнова

«Кофе варю на медленном, хотя предпочла б покрепче…»

* * *

Кофе варю на медленном, хотя предпочла б покрепче.Белочка привередлива, птицей скользит по лесам.Бог, как всегда, немилостив, нам, как всегда, не легчев студии этой расфраченной среди ожерельных дам.Да не тряси котомочку – счастье давно потрачено.Крошку нашла на донышке? Ладно, теперь ты Крез.Снится почти что вымерший, плотною тьмой охваченный,Богом вообще оставленный к зиме Кологривский Лес.Полно; узлы завязывай, боль никому не сказывай;Словно в судьбе залатанной точек опоры – рать.Липнет подъезд заразный, мается друг одноразовый.Это про местожительство – надо его менять.

День

Пугается день весенний,как голубь, мелькнувший теньюза тюлем, в чужом окошкеувидевший чучело кошки.Рыдает в бреду бездельник.Жизнь му`ку – в муку`, как мельник,но всё же пробита брешь…До отдыха – три зарплаты.А всё же мечты крылаты…На хлеб положи и съешь!После вылета боликак шуганутой молииз тела, живущего еле,запах хлеба и ели!..Заплачешь и скажешь: спасибо,поскольку ты выжила, либопогибла, об этом не зная,на светлом околышке рая,где всё, как и прежде в жизни,у лишней в своей отчизне.

Сантимент

Потеряла я не брошку.Белый свет свернул в рогожкуи унёс под мышкой друг.То-то как темно вокруг!Но в округе много дела,У округи нет предела.А блошиный прыг да скокМожно видеть в мелкоскоп.Если хочешь, так гляди.Я гляжу, что впереди:Впереди стоит без кроваКологривский лес суровый,И ничё, – живёт народ.А болячка заживёт.

«Что с того, что ты ходишь от стены к стене…»

* * *

Что с того, что ты ходишь от стены к стене,глушишь джин и не пишешь своей родне –свет и воля дежурят в твоём окне!Как подлодка, лежишь на песчаном дне.Но когда ты справишься, скажешь: да,поплывёт вода, загудят поезда,и тебе уж точно – вернуться туда,и к чему эти муки, к чему тогда?..Больше нет опоры, но сдохла цепь,и остался только тот труд и цель,для которых, ты, может, и рождена,а иначе – зачем караул у окна?..А иначе зачем снова рухнула жизнь,и зачем этой ночью звёзды сошлись,зашивая прореху вырванных лет?Увезут, если даже не купишь билет…Истончаются запахи сытых крыс,ты щелкунчик-гость, а теперь – держись,а теперь держи – вот твоя звезда.Неуставшая. Верная. Навсегда.Не нашли других – это твой лишь крест.Не реви. Не пей. Небеса – окрест!И в небесном зале, смотри, – аншлаг.Что не так с тобою на сцене? Ну что не так?