В этом мире, в этом городе…

Коллектив авторов

Через три месяца на Октябрьской демонстрации в Питере вместо шутки о «нашей родной халтуре» мы с кучкой друзей подняли другой лозунг: «Руки прочь от Венгрии!» Тут же, на Дворцовой площади, мы были арестованы. Суд, короткий и ухмыльчивый, распределил сроки, от трёх до семи лет. Я получил семь и оттрубил их в Потьме от звонка до звонка.

Прошло ещё сорок с чем-то лет. Окончательно рухнул социализм. Моложавый старик, рассказавший эту историю, до сих пор играет на рояле в московском клубе «Лорд Байрон» и поёт песенки на английском языке. Нельзя не отметить, что он пользуется льготами как жертва политических репрессий и, в частности, бесплатным проездом на общественном транспорте.

Тимур Алдошин

«Ну вот, и я говорю о том же…»

* * *

Ну вот, и я говорю о том жепод летней крышей из тёплых звёзд —об этом длинном усатом бомже,что ночью в наших дровах замёрз.Он свой пузырь не допил, оставил,хотя тянулась в снегу рука.И, не нарушив старинных правил,мы помянули его слегка.Потом пришёл милицейский «газик»,и мент ещё обложил бича,что, мол, нарушил дежурство в праздник,и ты сцепился с ним сгоряча.Потом я вынес бутылку водки,и тем исчерпан был ваш конфликт.Потом мы в комнате, будто в лодке,качаясь, плыли, и будто в лифт,дрожа, валилися огонёчкидрожащей елки, и всё путём,и все мы радовались отсрочке:когда-нибудь – не теперь! – пойдём.И были танцы, и всё такое,и «Все там будем!» – сосед кричал,а мне вопрос не давал покоя:чего ж он в двери не постучал?А постучал бы – и не открыли:немало бродит, не он один.И бог с ним, в общем: его зарыли —и нас зароют, закон един.Ну вот и говорю о том же —всё достаётся своим трудом.С чего я вспомнил об этом бомже?Да нет, никто не стучался в дом.

Живой

Сибирская фамилия: Живых.Начальник орудийного расчёта,он не боялся бога и ни чёрта,ни танковых ударов лобовых.Не прятал от солдат свой доппаёк,не лез в окоп, когда в крестах был воздух,подбадривал: «В Берлине будет роздых,и Катя нам про ласточку споёт!»…Не лапал кобуры, волком не выл,когда упала санинструктор Катя,лишь пнул ногою фрица в маскхалате,и к остальным сестричку положил.Один последний выпустил снаряд,и вышел встречь пехоте с автоматом,в любви Отчизне признаваясь матом, —и приняла его земля своя.…Поверх позёмки завихрений злыхшли ангелы в простреленных шинелях…И павшие живели и живели,и улыбался, видя их, Живых.

«Не сеять, не думать, не плакать, не жать…»

* * *

Не сеять, не думать, не плакать, не жать,не знать ничего из печали.Июньская полночь стоит, госпожа,над белыми, жалко, плечами.Безумные, глупо, латунные псыпокрылись зелёной коростой,как много тяжёлой и нежной красына утренних лицах погостов.Мы все в электричке весенней в гостяху рельсов, дверей и моторов,на шпалах, камнях, на белых костяхсошедших с путей командоров.Конечно же, скоро закончится лёдна мёртвых асфальтах Казани,и белое облако нас обольётбольшими, как сердце, слезами.Ничто не достойно раздумья в ночи,ничто не достойно печали,когда облака умирают, ничьи,над тёмными, жалко, ключами.

Олово

Олово станет как «О»в дымном расплаве гаданья,нимбом прикрыв воровствов круглой коробке страданья.В мягком ларце черепноммуку нашарив слепую,звёздчатым шумным блиномпрыгнет в лохань голубую…Освободив навсегдаот изречённого страха…Тусклый комочек водасделает горсточкой праха.Олово станет как «О»,выдержав пламя и воду,но заберёт твою больсветлому небу в угоду.Будь же подобен и щедр,встретившись с тайною раной,выдохнуть сердца из недрхрупкий порыв оловянный.Чтобы, расплавясь, уйтив пара тугое шипенье,но чью-то душу спастиот темноты и смятенья.Чтоб, отразивши, принятьсмерти простую невзгоду,и в небесах воссиять,не испугавшись ухода.

«На потеху клоунам и публике…»

* * *

На потеху клоунам и публике,в цирке, в Колизее, на дворемы кусали дырчатые бублики,круглые, как солнце на заре.Облако, гляди, над нами тянетсяи скрипит, как поезд и кровать, —у тебя весёлый дядька пьяница,а сестра умеет воровать.Так что выйдем и наденем чистоеи в манеж рассядемся в песок,стрелками прямые ноги выставимвсем ветрам на запад и восток.Купол неба, ангелов овация,листья плещут плавниками рыб,если бы не белая акация,мы их всех перемолчать смогли б.Скоро будет радость подвенечная,ясная, как быстрая слеза,любящая светлые, беспечные,ласковые хитрые глаза.

«Все ли ангелы идут с губами в землянике?..»

* * *

Все ли ангелы идут с губами в землянике?Крепдешинами дыша сквозь хвойные шкафы?И ты девочка ещё, и на толчке цыганок крики:«Мальчики! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы!»Шар воздушный голубой. Лошадка. Голуби. Брусчатка.Николай Васильич Гоголь барышню крадёт!Встанем в кухоньке, славянка, и научимся прощаться,и любить, и ладить ёлочке поклоны: до свиданья, Новый Год!До свиданья, Рождество! Вот скоро предавать Рождённого,и пустым постом разлуку искупать.… Как ходила ты вкруг сахара вкруг жжёного,как щекоткой роз вдруг жёгся Исфахан!Ты да я, да мы с тобой – что стоим в небе, где возы с трещотками,где воланы юбок раздражают нюх вола —в сине-бело-золотое, в воскресение фарфоровое прощёное,разлетаясь по паркетам по вощёным, да обнимемся дотла.Шарф апрельский твой смешной. Губная гансова гармоника.Что хотел в лесах твоих найти он: Родины? Тоски?…С тараканом хохоча, в долбленой доньке дочка моется,восхищённо поднося Катюньке куколке соски.

«На потеху клоунам и публике…»

* * *

На потеху клоунам и публике,в цирке, в Колизее, на дворемы кусали дырчатые бублики,круглые, как солнце на заре.Облако, гляди, над нами тянетсяи скрипит, как поезд и кровать, —у тебя весёлый дядька пьяница,а сестра умеет воровать.Так что выйдем и наденем чистоеи в манеж рассядемся в песок,стрелками прямые ноги выставимвсем ветрам на запад и восток.Купол неба, ангелов овация,листья плещут плавниками рыб,если бы не белая акация,мы их всех перемолчать смогли б.Скоро будет радость подвенечная,ясная, как быстрая слеза,любящая светлые, беспечные,ласковые хитрые глаза.

«Все ли ангелы идут с губами в землянике?..»

* * *

Все ли ангелы идут с губами в землянике?Крепдешинами дыша сквозь хвойные шкафы?И ты девочка ещё, и на толчке цыганок крики:«Мальчики! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы!»Шар воздушный голубой. Лошадка. Голуби. Брусчатка.Николай Васильич Гоголь барышню крадёт!Встанем в кухоньке, славянка, и научимся прощаться,и любить, и ладить ёлочке поклоны: до свиданья, Новый Год!До свиданья, Рождество! Вот скоро предавать Рождённого,и пустым постом разлуку искупать.… Как ходила ты вкруг сахара вкруг жжёного,как щекоткой роз вдруг жёгся Исфахан!Ты да я, да мы с тобой – что стоим в небе, где возы с трещотками,где воланы юбок раздражают нюх вола —в сине-бело-золотое, в воскресение фарфоровое прощёное,разлетаясь по паркетам по вощёным, да обнимемся дотла.Шарф апрельский твой смешной. Губная гансова гармоника.Что хотел в лесах твоих найти он: Родины? Тоски?…С тараканом хохоча, в долбленой доньке дочка моется,восхищённо поднося Катюньке куколке соски.

Доля

Вечерами тоска глухаяв государстве узкоколейном…Ах ты, доля моя сухая —запиваю тебя портвейном.Выйдешь, пьяненький, в чисто поле —тишина стоит, как проруха.Хоть бы дождик случился, что ли!…В мире пусто – как в горле сухо.Ах, как сушит тоска предместийсердце, ищущее вход в город!Для взыскующего Невестыжажда – много страшней, чем голод.Нимб сатурновых полнолуний,сушка, фенька, кольцо, прореха…«Есть ли край?» – говорю Миуне.«Рай, рай, рай…» – отвечает эхо.Детской слёзкою затихая,как в подол, утыкаясь в камни…Даже кровь, как вода, сухаяв необласканной Богом Кане.