В Германии
Шрифт:
С рёвом, свистом, скрежетом пронеслись назад истребители.
– Передайте Президенту, – сказал я. – Натовские лётчики летают, так чтобы и наши летали, а то, упаси Бог войны, они воевать не годятся. 6
– А как тебе фрау Линдер?
– Наверное, мне должно быть стыдно, что я не помогал ей в великой борьбе с тоталитаризмом. Но я только шесть или семь лет назад узнал, что жил при тоталитаризме, а в то время мы и слов таких не знали в нашей сибирской глуши.
6
Мотив
– Она больше нас заслужила жить im gelobtes Land 7 . Ей обидно: она страдала, а мы приехали и будем жить, как она.
– Но она победила. На мой вкус, надо жить со своей победой, а не бежать от неё.
К полудню потеплело. Как-то совершенно случайно вышли мы из аллеи на магистральную дорогу, которая вела к воротам со шлагбаумом: через них мы въехали вчера в лагерь. Полюбопытствовав, доехали до шлагбаума и слева на стене будки прочитали: «Grenze"ubergangslager Osnabr"uck-Bramsche» 8 .
7
В хвалёной стране (нем.)
8
Лагерь перехода границы Оснабрюк-Брамше
Справа против будки через дорогу росли ели, перед ними стояли фонари под старину, с крышками наверху. Под ними стояло несколько скамеек.
Дальше шли административные дома: двадцать третий, двадцать четвёртый, двадцать пятый, перед ними развалившимися на все стороны розетками тянулись кусты барбариса с алыми ягодами. Но вот уже и на обед пора. Та же злая старушка: «Ну что вы опять столы сдвинули! Неужели нельзя аккуратней!». Сказать ей, что я не муха, чтобы над столами летать? Нет, промолчу. Пусть думает, что мы «ничего не понимэ».
Опять полный зал. Опять полчаса в очереди. На обед тарелка тушёного картофеля и кусок жареной рыбы. Всё это в небольшом количестве бульона или подливки и называется Eintopfgericht. В общем два в одном – и первое и второе блюдо. На десерт апельсин.
– Ты наелся, – спросила Лиза.
– Как ни странно, да. А ты?
– Я тоже.
У выхода, как и утром сидели кошки, только их уже было больше – штук семь.
– Ах, надо было им хлебца вынести, – сказала Лиза.
– Вы разве не читали предупреждения? – спросила вышедшая вслед за нами женщина в очках. – Пойдёмте, я вам покажу.
Мы пришли к газону, на краю которого стояло два или три маленьких домика. Стоявшая рядом с ними табличка предупреждала: «Об этих Кошек заботятся. Прозьба не кормить!».
– Что они тут делают? – спросила Лиза.
– Мышей ловят и кротов. Вы видели на газонах кучки земли? Это кроты. Убивать их нельзя, а с «этих Кошек» какой спрос?
Мы продолжили обход лагеря. Прошли вдоль забора с колючей проволокой поверху. Зачем колючая проволока? Не тюрьма ведь, а мы не заключённые, бежать не собираемся. Наверное, привычка. Вдоль забора – живая изгородь. Деревья наполовину голые. Торчат засохшие ветки. Трое служащих аккуратно их обрезают. Вдруг мимо нас проехал тракторишко с прицепным устройством. Направился к работающим. Остановился против кучи обрезанных веток. Двигатель взвыл, рабочие стали бросать ветки в бункер, от которого отходила труба, как выгрузной жёлоб у комбайна. Один рабочий встал у него с полиэтиленовым мешком, и в него ударила струя измельчённой древесины. Мешок наполнился, и рабочий каким-то приспособлением запечатал его. Поехали дальше и операция повторилась. Молодцы немцы – у них ничего не теряется. А у нас сколько веток просто вывозится на помойку и гниёт годами. Перемолов все ветки, немцы погрузили мешки и куда-то увезли.
Кстати утром, по всему лагерю сметали опавшие листья, а дыма не было. Наверное, тоже в дело пошли – на компосты. Здешний лагерь – настоящая фабрика по производству древесно-стружечного и лиственного сырья. Вон сколько деревьев! И каких деревьев! Лизе нравится здесь. Того гляди, не захочет уезжать из Германии.
Домой мы пришли часа в четыре. Нелли нервно ходила по комнате. Никто за ней не приехал.
– Нелли, не переживайте вы! Приедут они, вот увидите!
– Не приедут. От Любека триста километров. Четыре часа езды. Нет не приедут.
– Постойте! Слышите шаги? Не они ли?
Дверь действительно распахнулась, вошла толстая седовласая женщина. Она быстро и мощно двигалась на коротких ногах.
– Собирайся быстрей! Я на работе была, а Иван не хотел один ехать. Боится тебе! Знает кошка чью мясу съела. Как тут моя внученька? Ниночка! Мы с папкой приехали! Заскучились за тобой. Ну иди, иди ко мне! Ach du liber Gott! Mein s"usses Baby! 9
Нелли радостно собиралась. Свекровь не обращала на нас никакого внимания. Ну и хорошо. Через десять минут они уехали, и мы остались одни. Хорошо быть одним!
9
Ах, милый боженька! Мой сладкий ребёнок (нем).
После ужина Лиза снова хотела погулять по лагерю.
– Холодно! Достань завтра пальто из сумки, – попросил я.
Мы вернулись в третий дом. На вахте сидел другой хаусмайстер, молодой, толстомордый и с каким-то необъяснимо неприятным выражением на лице.
– Гутен абенд, – сказали мы.
Не ответил. Ну и чёрт с тобой. Я сел писать письма домой, а Лиза всё же пошла гулять.
Письма написаны. Надо ведь ещё анкеты фрау Линдер заполнить. Впрочем, успеется, завтра заполним.
– Здесь хорошо, – сказала вернувшаяся Лиза. – Я согласна жить в Брамше, даже в этой комнате, если бы она была нашей.
Мне это не нравится. Я в Германии оставаться не хочу. Сюда я во многом приехал затем, чтобы мне сделали ортезы. Мои сломаются не сегодня – завтра.
2. Фогели
Три дня мы жили одни – сами себе хозяева. Всё это время было солнечно, по утрам небольшой мороз, часто с ветром. Мы заполнили и сдали анкеты. Всё же по-немецки писать кое-как умеем. А здесь не все умеют, и к нам стали обращаться переселенцы из других комнат третьего дома. Из разговора с ними я узнал, что в лагере сейчас около тысячи человек. Большинство живёт в спортзале – вместе мужчины, женщины, дети. В первом, втором, третьем домах – семьи с малолетними детьми, больные и инвалиды.
Несколько раз я просил Лизу достать из наших вещей моё осеннее пальто:
– Да ты что! Оно такое срамное, как ты в нём будешь выглядеть?
В последний день октября перед обедом зашли в павильон. Там бесплатно давали одежду. Толстая весёлая немка, едва взглянув на меня, достала куртку тёмно-лилового цвета. Она оказалась лёгкой и удобной, сшитой, будто на меня. Я тут же её надел, и мы отправились в дом, в котором была библиотека. Лиза взяла два тома Алексея Константиновича Толстого – стихи и пьесы, и тяжёлый том стихов и сказок Пушкина.
Конец ознакомительного фрагмента.