В глубине Великого Кристалла-2
Шрифт:
И Юля почувствовала, что она любит затерянный в северных лесах городок Верхоталье.
Вот только пришло бы сюда письмо. НОЧНЫЕ СТРАХИ
Как это чудесно - вытянуться среди прохладных простыней, чтобы усталость сладко разбежалась по жилкам, и лежать с ощущением полного уюта и с мыслями о счастливом окончании неудачного дня.
Стоячая лампа с белым фаянсовым абажуром неярко и ровно светила на желтоватые доски стен и потолка, на большой табель-календарь за прошлый год, на ошкуренные чурбаки (они были вместо табуреток) и застеленный зеленой полинялой клеенкой стол.
Тетя Кира (то есть Кира Сергеевна) принесла матрас, положила его на широкий топчан и сама постелила для Юли простыни.
– На сегодня так. А если покажется жестко, завтра достанем из кладовки кровать, у нее сетка панцирная.
– Не будет жестко, - заверила Юля, оглядываясь. Пристройка была небольшая, вроде верандочки - с окном во всю стену. По стеклам скребла тяжелыми кистями рябина. В углу белела кирпичная печка.
Кира Сергеевна рассказала, что пристройку ставил ее муж, хотел оборудовать здесь мастерскую, да вот... Говорят, от первого инфаркта не умирают, а он сразу. Три года уже прошло... Директором восьмилетки был. А она до пенсии работала смотрителем здешнего музея. Сын в армии после института, на Дальнем Востоке, младшая дочь в Челябинске учится, а старшая недавно замуж вышла, живет неподалеку, в Ново-Северке, да все же не рядом, не под одной крышей.
– Вот и осталась она в "родовом поместье". Дом-то еще дед строил... Так и живу. То сама по себе, то вдвоем с племянником. Он второй год уже подряд на каждые каникулы приезжает. Заботы с ним, конечно, всякие, да все равно веселее.
– Он славный у вас. Добрый такой, - сказала Юля.
– Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитание какое-то случайное получается. Дерганое...
Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась:
– Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то...
– Но все-таки...
– В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так.
– Ой... Даже слишком как-то дешево.
Кира Сергеевна засмеялась:
– А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверное, так себе...
– Я в стройотряде работала.
– Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда рубль. А обедать вам лучше в столовой "Радуга", она рядом с библиотекой.
На том и договорились.
– Только еда у нас не ресторанная, - предупредила Кира Сергеевна.
– Не обидитесь?
– Да что вы!
– Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мучение одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет - немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится - пускай сама чистит, причесывает и откармливает.
– А что, он один у матери?
– деликатно поинтересовалась Юля.
– Один, слава Богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? "Станкоэкспорт" или что-то похожее...
Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала:
– Я ей говорю: "Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет". А она: "Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем..." Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы... Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот... Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его...
Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что "все обошлось", и умчался. Не было его и за ужином.
– Свищет где-то, - вздохнула Кира Сергеевна.
– Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут...
...Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели - острая, будто шатер колокольни.
Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка...
И словно в ответ она услышала негромкий выдох:
– Ю-ля-а...
Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом.
– Ты что, Фаддейка?
– громко сказала Юля.
Он отодвинул оконную створку. Спросил громким шепотом:
– Можно к тебе?
– Можно. А почему не через дверь?
– С той стороны тети Кирино окно...
– Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате.
– Ты не испугалась?
– Чего?
– Ну... женщины часто пугаются, если под окном мужчины...
Юля развеселилась:
– Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу?
– По делу...
– Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел.
– Ну а что за дело-то?
– напомнила Юля. И опять улыбнулась из-за кромки одеяла.
– Может, еще на какую-нибудь башню поведешь?
– Нет...
– Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: - Я признаться пришел. Что наврал.
– Да?.. А что ты наврал?
– Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал...
– Да?
– опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась.
– Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка?