В годы большой войны
Шрифт:
Сразу за проходной — трамвайная остановка. Юнга заторопился, приближался вагон. Кто-то пошутил:
— Гляди, Эрнст, не проспи со своей девочкой… Не опоздай к рейсу!
Эрнст, что-то буркнув, вскочил на подножку…
Через полчаса, дважды пересев из трамвая в трамвай, юнга вышел в рабочем поселке, перешел улочку, толкнул калитку, без звонка вошел в домик. Его встретила пожилая женщина:
— Я уже беспокоилась, Буби… Все в порядке? Иди переодевайся…
— Что со мной может случиться?! Билет взяли? — спросила Буби. Она сбросила дождевик, прошла в соседнюю комнату-каморку и вскоре предстала перед хозяйкой в
Рейс «юнги Кройзингера» длился с неделю, но подготовка к нему началась с весны. Искали подходы, готовили документы. Решили, что надежнее всего послать в Швецию под видом юнги. Окольными путями, через стивидора, занимавшегося разгрузкой кораблей в порту, через механика судна, связанных с антифашистским подпольем, удалось оформить «юнгу Кройзингера» на несколько рейсов в плавание на стареньком пароходе «Мария-Луиза». А в Швеции ее ждали люди из Праги.
И вот — задание выполнено. Курьеру Буби удалось связаться с нужными людьми, встретиться с представителем партийного центра. В берлинском подножье придавали особое значение поездке курьера Буби, с начала и до последнего шага стремились предохранить ее от провала. Слишком много поставлено было на карту!
В Берлин ушла безобидная телеграмма о возвращении Буби. Приехала она утренним поездом дальнего следования Штральзунд — Лейпциг. В Берлине на Штеттинском вокзале ее никто не встречал, и только дежурный по вокзалу Зигфрид Небель в форменной фуражке и одежде железнодорожника, может быть, несколько внимательнее, чем обычно, наблюдал за пассажирами, выходившими из вагонов. Приметив девушку в сером костюме и зеленой блузке, он безразлично отвернулся, поднял сигнал отправления, певуче выкрикнул «аб-фарен!» и покинул перрон. Это был Йон Зиг, бывший редактор «Ди роте фане», образованнейший марксист, который перешел на нелегальное положение и занимал скромную должность дежурного по вокзалу.
Буби вышла на площадь, задержалась у витрины аптеки. Рядом с ней остановился прохожий. Они обменялись паролями, и прохожий, сунув в карман крохотный, размером в сигаретную пачку, сверток, зашагал дальше.
На углу улицы стояла машина. Водитель, видимо, кого-то ждал. Он проводил глазами уходившую Буби, прохожего, который с ней разговаривал, и включил мотор. Все в порядке! Это был Курт, шофер директора промышленного концерна в Берлине. Он же Антон Зефков, коммунист-подпольщик, тоже перешедший на нелегальное положение.
Через день Роберт Уриг, Йон Зиг и Антон Зефков встретились в приемной зубного врача Химпеля в Вильморсдорфе. Других посетителей не было, об этом позаботился Химпель, и трое подпольщиков могли свободно поговорить. Гельмут Химпель наблюдал из окна своего рабочего кабинета — не явится ли кто из нежданных посетителей…
Читали документы, привезенные Буби. Прежде всего решение ЦК компартии о положении в гитлеровской Германии, что было связано с возросшей угрозой войны. Скорее это было обращение к немецкому народу, предостережение, что Гитлер толкает Германию ко второй мировой войне. Центральный Комитет отмечал, что саботаж военного производства, антивоенные выступления и забастовки рабочих, усиление идеологической борьбы против захватнической политики фашистов, за сохранение мира, выдвигаются в качестве важнейшей национальной задачи немецкого народа. Если же при всех усилиях
— Ясно! — сказал Зиг, прочитав вслух полученное решение. — Что будем делать? Я предвижу главное затруднение. Говоря объективно, Гитлер смог за эти годы социальной демагогией растлить, оболванить немецкий народ, в значительной степени подчинить его своему влиянию. А Народный фронт требует объединения всех противников гитлеризма, к какой бы партии или социальной прослойке они ни принадлежали.
— Я думаю, нам следует прежде всего активизировать силы, которыми мы располагаем, — сказал Уриг. — Начать надо с этого.
Зефков дополнил:
— Оппозиционные настроения проникают даже в среду привилегированных классов, не говоря о кругах интеллигенции. Возьмите, к примеру, группу Шульце-Бойзена.
Три антифашиста, практически возглавлявшие пока еще разрозненное берлинское подполье, — Уриг, Зефков и Зиг — в тот день долго сидели в квартире зубного врача Гельмута Химпеля. Наступил вечер, подпольщики поодиночке разошлись в разные стороны. Неостывшее небо еще пламенело недавним закатом. На фоне оранжево-красного свода выделялись черные контуры зданий — островерхая кирха, готические крыши домов и в просвете между ними фигура полицейского на перекрестке.
Следствием разговора в квартире Химпеля было то, что антифашистские группы Шульце-Бойзена и Харнака объединились для совместной работы. Вскоре в доме одного берлинского адвоката Зиг познакомил супругов Кукхоф с Харро и Либертас, Шульце-Бойзены стали друзьями Харнаков. Не просто друзьями — единомышленниками, соратниками в борьбе с гитлеризмом. Они были убеждены — теперь, когда нарастает угроза войны, следует взять курс на подрыв нацистской государственной системы, бороться любыми средствами, чтобы содействовать поражению Гитлера в войне, если она вспыхнет…
Фрау Мария Луиза считала, что необходимо пригласить маршала Геринга. Он так много сделал для Харро, для Либертас…
— Он так протежирует тебе, так внимателен ко всем нам, — твердила Мария Луиза, стараясь убедить сына. — Если Геринг был свидетелем при вашем бракосочетании, то почему же ему не быть на дне твоего рождения!.. Нет, нет. Это просто невежливо… Я сама приглашу его.
Упорство сына разволновало ее. Откинувшись в кресле-качалке, фрау Мария Луиза нервно терла виски кончиками пальцев — начиналась мигрень. Эрих Шульце не вмешивался в разговор, это тоже раздражало, граф молча рылся в домашней аптечке, отыскивая для жены таблетки от головной боли.
Отцу Харро было за пятьдесят. Высокий, подтянутый, он даже в штатской одежде выглядел человеком военным, кадетская выправка чувствовалась в каждом движении.
Семья Шульце-Бойзенов находилась в гостиной. Харро с Либертас заехали к родителям, возник разговор о его дне рождения. Харро вдруг заупрямился. Он мягко, но настойчиво возражал, и Либертас поддерживала мужа.
— Пойми, мама, мы хотим собрать только близких друзей. Геринг и сам будет не в своей тарелке. Пригласить его — значит надо приглашать и графов Ойленбургских, и многих других. Наша квартира в Грюневальде просто не приспособлена для таких приемов… Вот на будущий год, может быть…