В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя
Шрифт:
Дорогой подруга мне что-то рассказывала, размахивая руками, но я, оставаясь погруженной в себя, не запомнила ни единого слова из ее рассказа. В общежитии, не раздеваясь, я сразу рухнула на свою кровать, словно после больших трудов, и весь вечер пребывала в полном бесчувствии ко всему происходящему, находясь под глубоким впечатлением от своего внутреннего переворота. На вопрос подруг о причине перемены настроения я ответила, что мне нездоровится.
В моих ушах все еще звучали непонятные, но глубоко врезавшиеся в память слова умилительного припева: „Честнейшую Херувим и славнейшую
В тот вечер я не стала готовиться к завтрашним занятиям. Ночью долго не могла заснуть, меня бесконечно тревожили один за другим возникающие вопросы о том, что же со мною произошло.
Утром, придя на занятия, я весь день провела в непрестанной рассеянности. Едва дождавшись окончания уроков, поспешно взяла под мышку все свои тетрадки и книжки и бегом побежала к городскому собору. Там уже началось вечернее богослужение. Я была крайне изумлена тем, что храм весь был заполнен народом и пройти вперед было невозможно. Пришлось стоять далеко от того места, где я находилась вчера. У какой-то высокой женщины я спросила, почему сегодня в храме так много народу. Повернувшись, она ответила:
— Как почему? Сегодня же суббота! Совершается воскресная служба: вечерня и утреня, потому и людей много, а завтра будет совершаться самая главная из всех служб — литургия.
Я стала вслушиваться в доносившиеся до моего слуха звуки. Сначала что-то протяжно читал предстоящий священнослужитель, а затем с воодушевлением, поочередно, отвечали два хора. Я пыталась сосредоточиться, чтобы вникнуть в смысл того, что там пелось и читалось, но кроме слов „Бог Господь и явися нам“, ничего не разобрала. Из-за бесконечно возникающего беспокойства от входящих в храм людей, которые бесцеремонно проталкивались вперед, я отошла в сторону и встала в каком-то укромном уголке, надеясь, что здесь мне удастся сосредоточиться, но и сюда непрестанно заходили люди, чтобы поцеловать висящие на стенах иконы, не давая ни на минуту обрести покоя. Это продолжалось в течение всей службы. Я так и не смогла, даже слегка, почувствовать то, что ощутила вчера.
На другой день утром я поспешила прийти в храм как можно раньше, но там уже было довольно много людей — оказалось, что по воскресным дням здесь совершается две литургии: ранняя и поздняя. Перед началом поздней я смогла обойти весь храм, с благоговейным удивлением рассматривая непонятные для меня предметы церковного обихода, расспрашивая о них и о многом другом всех, кто попадался мне на пути.
Перед началом поздней литургии я устроилась в нише бокового входа, откуда хорошо просматривался весь храм. Из боковых дверей алтаря вышел диакон и громким голосом возвестил прибытие архиерея. Хор мощным аккордом ответил по-гречески: „Тон деспотии ке архиереа имон…“ Эхо с переливом отозвалось из-под купола храма. Я с нескрываемым удивлением следила за торжественной церемонией встречи и облачения архиерея, которое сопровождалось несмолкаемым пением двух чередующихся хоров.
Началась поздняя литургия. Тем временем слева от алтаря появился еще один священник. Люди поодиночке подходили к нему, и он, покрывая каждого из них каким-то полотнищем, о чем-то с ними разговаривал. Я спросила у стоящей рядом женщины, о чем они беседуют. Она ответила:
— Там
— А при каком условии разрешается подходить к ней?
— Нужно сперва подготовиться.
— А как? — продолжала вопрошать я.
— Нужно не меньше недели поститься, то есть вкушать постную пищу. Если имеешь усердие, — то только один хлеб и воду, а в следующее воскресенье приходи, и когда подойдет твоя очередь, предупреди священника, что ты пришла на исповедь впервые, тогда он будет задавать тебе наводящие вопросы.
Вдруг какая-то из стоящих около нас женщин тихо сказала:
— Не разговаривайте — сейчас будут петь Херувимскую.
В храме на минуту наступила полная тишина, а затем хор медленно и величественно запел: „Иже Херувимы, тайно образующе и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе…“ Люди стояли, словно окаменев, без малейшего движения в почтительном благоговении.
Закрыв глаза, я углубилась внутрь себя, надеясь повторно ощутить то сладостно-умиленное состояние, которое впервые познала день тому назад. Но увы, тщетными оказались все мои внутренние усилия. Они не помогли вызвать желаемого состояния.
После окончания литургии я вернулась в общежитие и моя жизнь потекла как будто по-прежнему: ежедневно ходила на занятия, но теперь каждый вечер незамедлительно спешила в храм, все время помня, что мне нужно готовиться к предстоящей исповеди.
В желанный воскресный день я снова пришла незадолго до начала поздней литургии и стала рядом с другими исповедниками. Дождавшись своей очереди, я подошла к священнику и сказала, что впервые пришла на исповедь. Он, удивленно посмотрев на меня, спросил:
— А на тебе крест есть?
— Нет, — ответила я.
— А ты крещеная?
— Нет.
— В таком случае я не могу тебя допустить к исповеди, потому что без крещения ты пребываешь вне Церкви.
Я отошла от него в недоумении. Одна из женщин, видя мое смущение, любезно взяла меня за руку и сказала:
— Перед концом службы выйди из храма и ожидай, а когда появится священник, ты подойди к нему и спроси, как тебе можно принять крещение.
Я так и поступила. Дождавшись его, поспешно подошла и, поклонившись, спросила о крещении. Он, несколько помолчав, спросил:
— А ты не спрашивала отца с матерью, может быть, они крестили тебя?
— Батюшка, — ответила я, — да мама моя неверующая, она еще хуже меня ничего не знает, она даже в церкви-то никогда не бывала.
— Ну, а отец?
— А отца своего я вообще не знаю, потому что я у нее — незаконнорожденная.
— В таком случае, — сказал он, — приходи завтра утром креститься.
На другой день я пришла пораньше и ожидала священника возле храма. Заметив меня, он разыскал какую-то работающую в церкви женщину и сказал ей:
— Ты будешь крестной матерью.
Потом привел еще и мужчину, которому назначил быть моим крестным отцом, и всех нас повел в „крестильню“.
После принятия крещения во мне появилось, на первый взгляд, странное, но неодолимое желание — быть только при храме. Во время учебных занятий я непрестанно помышляла только о храме и о богослужении. Какая-то неведомая сила влекла мой ум туда, где я так неожиданно для себя впервые ощутила внутренним чувством таинственное дуновение не от мира сего…