В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
— Да уж он понял,— опережая мое движение к двери и как бы укорачивая меня, проговорила старушка.— Говорит, только глянул на тебя, сразу увидал: вылитый Егор!
И все? Я понял, что на этом как бы поставлена точка: ну, да, вылитый Егор… ну и что? Может, если бы появился сам Егор, еще бы что-то и было, а так — всего лишь «вылитый»… Потом, посидев некоторое время без движения, я по своей привычке постарался прийти к гуманному разъяснению: может, он, наоборот, от стеснения не появляется — пыльный после пасеки, усталый… стесняется просто появиться перед сыном любимого своего друга, ждет утра?
Но версию о стеснительности пришлось отбросить — почти тут же хозяйка вышла, снова вошла и произнесла решительно:
— Платон сказал, чтобы ты машину свою куда отогнал. Он еле в ворота въехал, говорит!
«Да-а-а,—
— А… куда отогнать? — поинтересовался я.
— Да куда-нибудь! — видимо, заражаясь холодностью от своего мужа Платона, проговорила старушка, и в ответе ее явно звучало: «Да хоть к себе домой!» Правда, через некоторое время она же вошла с грудой белья, стала стелить на диване (молодые встали и, так ни слова не сказав, ушли).— Платон спрашивает: проездом? — вскользь поинтересовалась она.
Да, круто тут обращаются. Проездом?! Но что делать — сдержанность губит чувства, я сам-то, честно, не продемонстрировал тут особых чувств — так что все, увы, нормально!
Но неужели я так и не увижу его и ко мне будут лишь доноситься его команды, как к бедной Настеньке со стороны чудовища в сказке «Аленький цветочек»?
Правда, уже перед самым сном мне — как Настеньке — был подан ужин: кусок пирога и рюмка мутной жидкости… Надо так понимать, что это был привет от Платона — невидимое чудище начинает понемножку окружать меня своими дарами…
Самое интересное, что именно «Аленький цветочек» мне и приснился — правда, в какой-то дикой интерпретации… Но — просыпаться в незнакомом помещении, когда не вспомнить, где ты оказался и зачем… вот ужас! Тьма была полная — видимо, ощущение склепа, помещения, из которого уже не выйти, охватывает в таких случаях всегда… Тьма, кругом преграды… Если я еще на поверхности, то где же окно?.. Нет… и тут нет. Ах, вот оно… ф-фу! Тускло лиловеет… Но дверь… Где же выход отсюда? Выйти обязательно надо — не только по физиологическим причинам, но и по другим, более важным: надо же разобраться, где я. От ужасов сна я понемножку отходил, но куда отходил?! О, какая-то дверь под моей рукой поехала, заскрипела… и я, пройдя через нее, оказался в еще большей тьме. Искательно оглядывался назад, но и там уже ничего не светило, значит — только вперед! Физиология торопила. Вот еще какая-то дверь… Со скрипом потянул на себя… полная тьма! Что открыты глаза, что нет — никакой разницы! Стал щупать руками… и на что-то наткнулся. Чье-то плечо… толстая неподвижная рука… Я рванул в бок, нащупал стену, стал шарить по ней. Под рукой что-то нажалось, щелкнуло… Яркий свет залил помещение. Я зажмурился, потом открыл немного свои очи… О, да у них тут настоящий холл — зеркала, настенные переливающиеся бра, светлые заграничные обои! Теперь я наконец-то вспомнил, куда приехал… Вот тебе и село! А то, куда я пытался только что войти и где нащупал чьи-то плечи и руки, был полированный платяной шкаф, пальто и шубы. Хорош бы я был, если бы хозяева, включив свет, увидели бы меня, роющимся в шкафу. Хорош, подумали бы они, гусь. Вот тебе и «вылитый Егор»! Рядом была еще одна дверь, но эта уж явно вела на воздух, оттуда тянуло холодом… Ну что ж — на воздух все же надежнее, там можно не особенно мучиться, а то тут, пока шаришь по стенам, можешь не стерпеть. За этой дверью была вторая, совсем уже наружная, между этими дверьми висела грязная рабочая одежда, стояли измазанные глиной сапоги… Как тут все четко у них, мелькнула отрывистая мысль… Я распахнул последнюю дверь и вышел на невысокое, боковое, не главное крыльцо. Прямо перед ним стояли скособоченные, частично облетевшие, частично почерневшие от мороза астры, а дальше — покрытые толстым инеем, чуть ли не снегом, соблазнительные лопухи. Но оказалось, что на улице уже светло, все видно и прямо вдоль длинного нашего палисадника идут какие-то женщины в ватниках и платках, с вилами на плечах, с любопытством поглядывают на меня… Отменяется! Я быстро обогнул угол дома — где-то должен же быть у них сортир?! Вот главное крыльцо типа террасы, со стеклами. А вон в дальнем углу, среди других дощатых строений, великолепная будочка, скворечник! Я домчался туда, рванул дверцу… проклятие! Закрыто изнутри! И идея лопухов тоже уже не годится, потому что там явно кто-то засел
Таинственная тьма, так волнующая меня вчера, полностью теперь рассеялась, и в тусклом фиолетовом свете утра открылся огромный плоский участок с высохшими тыквенными плетьми, дальше ряды парников в земле, с прорванной пленкой, тоже покрытой серебряной изморозью,— «утренник» был крепкий!
И тут наконец визгнул на гвозде запор и из темноты будки вышел хозяин. Плотный, основательный, но маленький, в каком-то темном рубище, в меховой безрукавке, в галошах на серые шерстяные носки. Главной примечательностью его облика была огромная голова — «котел», я бы сказал, и почти без шеи! А в лице его выделялся нос, формой и размером напоминающий кабачок, но слегка подмороженный, рыжеватый, с крупными оспинами. Глазки были примерно как у налима — маленькие, черненькие, веселенькие, прямо по бокам носа.
— Ну, привет тебе, привет! — Он протянул ко мне миниатюрные руки (сразу две!).— Ну, я вчера Варваре сказал — вылитый Егор!
«Чего же ты мне-то этого вчера не сказал?» — подумал я, но усмешку сдержал.
— Чего — я слышал — плохо заводится у тебя? — Он кивнул на мою машину в конце ограды, всю покрытую небывало крупными каплями росы.
«А что, пора уже заводиться?» — хотел съязвить я, но сдержался, тем более что заводилось вчера, когда я отгонял машину от ворот, действительно очень хреново. Озабоченность вытеснила всякую иронию.
— Ты ж, наверное, искупаться хочешь поехать? — вдруг радушно проговорил он.
«Странно,— я не сдержал удивления,— почему это он думает, что в такой заморозок я хочу именно искупаться?» Куражится, надо думать, ведь отец радостно предупреждал меня, что его друг Платон — мастер ядовитых проделок с абсолютно тупым и добродушным лицом! Видимо, это и происходило!
— Да вот чего-то зажигание барахлит,— солидно сказал я,— сначала бы надо разобраться.
— А-а-а, ну смотри,— равнодушно произнес он и побрел куда-то в сторону. Видимо, единственный интерес я представлял для него как предмет утонченных его розыгрышей.— А то хочешь, на своей тебя довезу? — Азарт в нем, видимо, побеждал все прочие чувства.
Я понял, что сейчас единственный способ продолжить общение с ним (а значит, и со всеми остальными) — это участвовать в том, что он предлагает, а для выигрыша делать вид, что делаешь это с колоссальным энтузиазмом!
— Да искупаться неплохо бы вообще! — весело воскликнул я.— Сейчас, только шмотки возьму! — Я заскочил сперва все же в будку, потом в дом — за плавками и полотенцем.
«Ну что ж, раз так — пускай!» — тоже с азартом подумал я.
Утро действительно было отличное, капли начинали светиться желтым в лучах, идущих между туч, пахло дымком и полынью. Я вошел под навес, где стоял его серый драндулет типа «нивы», сел вперед и активно заговорил, не давая этому интригану особенно развернуться:
— Я, наверное, перебудил всех у вас — темно было, а я выход искал!
— Кого ж ты разбудил? — насмешливо проговорил он.— Жена еще с ночи к сестре ушла — у той корова рожает. Дочь уж три часа как на ферме, а зять — вон он сидит!
Через стекло я увидел фигуру, словно прилипшую к толстому осветительному столбу за оградой. До столба провода были туго натянуты, дальше свисали, от действий зятя слегка покачиваясь.
— Трехфазку тянет к нашему амбару.— Платон кивнул на могучее бетонное строение без окон.— Циркульную пилу хотим сделать. Он главный энергетик колхоза у нас.
— Ну что ж, дело хорошее! — откликнулся я.
Мы поехали. Изредка Платон медленно кланялся встречным через стекло, некоторых пропускал.
Меланхолично он начал рассказывать, что с этого года, как ушел с работы, все стало валиться из рук, ни к чему серьезному не лежит душа, а все дела со скотиной и участком (грандиозным, я бы сказал) он презрительно называл «баловство».
«Сразу же дурить тебя начнет — моментально! — с восторгом предварял нашу встречу отец.— И то плохо у него, и это никуда, а на самом деле все у него кипит. Любит прибедняться — и тебя будет дурить!»