В горячих сердцах сохраняя... (сборник)

Че Гевара Эрнесто

Мы сразу же заявили консулу, что наши действия в Гуантанамо являлись ответом на военную помощь, оказываемую правительством США Батисте, что американские граждане доставлены на освобожденную территорию, с тем чтобы они могли собственными глазами увидеть гнусные дела Батисты, творимые при помощи американских властей. Консул стал отрицать, что оружие передается Батисте, и напомнил мне о мартовском заявлении государственного секретаря США Джона Ф. Даллеса, в котором говорилось, будто никакой военной помощи Батисте больше не предусматривается. Мы сказали, что это ложь, и предъявили фотографии батистовских самолетов, загружаемых оружием и боеприпасами на военно—морской

базе Гуантанамо. Показали также фотокопии документов, в которых указывалось, что в мае этого года, то есть через несколько месяцев после заявления Даллеса, правительству Батисты были переданы авиационные реактивные снаряды и большое количество взрывателей.

Захваченные нами американцы, к удивлению консула, сразу же приняли нашу сторону и начали обвинять консула и критиковать политику правительства США, которое за счет увеличения налогов с населения организует помощь кровавому режиму Батисты. Они в один голос заявили: «Мы не для этого платим налоги!»

Видимо, разговор с согражданами подействовал на Парка Уоллема, и он попросил быстрее закончить первую встречу. После заседания Уоллем подошел ко мне и спросил, когда мы освободим американцев. Я ответил, что мы еще ни о чем не договорились. Тогда он заявил, что не имеет полномочий на переговоры с нами. На это я заметил, что, если у него нет полномочий, пусть возвращается к себе в США. Дипломат даже растерялся от такого оборота дела. И все—таки я предложил продолжить переговоры на следующий день.

Между тем в район переговоров начали стекаться иностранные корреспонденты газет, радио, телевидения и даже кинохроники. Среди них был и корреспондент бразильского журнала «Манчете». Одни из них добрались на собственных самолетах, совершив посадку на наших аэродромах, другие проникли на освобожденную территорию через Гуантанамо. Под видом корреспондентов к нам тайно пробрались и агенты Центрального разведывательного управления США.

Консул Уоллем получил «подкрепление» в лице вице—консула Роберта Уича, которого наши бойцы задержали в районе долины Каухери в тот момент, когда он въезжал на освобожденную территорию.

Поскольку присутствие на переговорах задержанных американцев дало хорошие результаты, а от прибывших журналистов нечего было скрывать, мы решили и все последующие заседания проводить в присутствии задержанных и журналистов.

Вспоминаю, как однажды вечером во время ужина кто—то спросил консула Уоллема, подпишет ли он с Повстанческой армией документ от имени своей страны. Уоллем задумался и сказал:

— У меня нет полномочий подписывать какой—либо документ от имени моего правительства. Я приехал сюда только для ведения переговоров об освобождении задержанных американских граждан.

«Не подпишешь, — подумал я, — ни одного пленного отсюда не получишь».

На следующее утро мистер Уоллем спокойно, не прибегая ни к каким аргументам, отверг наши предложения. В один из перерывов, когда я стоял у двери, консул подошел ко мне и раздраженно спросил:

— Когда же наконец вы думаете освободить пленников?

— Когда договоримся, — спокойно ответил я.

— Я же сказал, что не могу договариваться с вами, потому что не имею на это полномочий.

— А я вам сказал, что, если у вас нет полномочий, можете уезжать.

Консул возмутился:

— Это дикость! Я думаю, моему правительству это не понравится!

До этой реплики консула я еще держался в рамках вежливости. Но тут не выдержал и взорвался:

— А что мне за дело до вашего правительства? Мне все равно, понравится это вашему правительству или нет. Для меня важен мой народ.

По—вашему, то, что мы делаем, дикость. А то, что вы предоставляете оружие Батисте, чтобы он уничтожал мой народ, как вы называете? — И, не дав ему передохнуть, я продолжал: — Вы хотите запугать нас силой оружия, могуществом своей страны. Но вы не отдаете себе отчета в том, что правда на нашей стороне и что мы будем сражаться до последней капли крови. До окончательной победы! Вам никогда не удастся победить кубинский народ! Всякий раз, когда я привожу убедительные доказательства нашей правоты, вы начинаете вытаскивать какие—то международные договоры о взаимопомощи и тому подобное. Единственная их цель — утопить в крови народы Латинской Америки, борющиеся за свою свободу. Вы говорите, что с некоторых пор не помогаете Батисте. А я знаю, что еще вчера вы дали Батисте напалмовые и фугасные бомбы.

— Это ложь! — разъярился консул.

— Нет, это вы лжете! — И я тут же приказал принести ящик с остатками напалмовой бомбы.

На одном из осколков бомбы случайно сохранилась надпись: «Напалмовая бомба… футов. Собственность ВВС США, май 195…» Последняя цифра, к сожалению, наполовину стерлась, но несомненно это была восьмерка. Значит, бомба была передана в 1958 году, а о прекращении помощи Батисте правительство США заявило раньше. Уоллем понял, что у нас в руках важный козырь, и на ломаном испанском сказал:

— Это есть важное доказательство. Я хотел бы взять его и показать моему правительству.

Но я ответил, что мы свои козыри должны держать при себе, а американское правительство и без того, мол, прекрасно знает о помощи, которую тайно предоставляет Батисте.

Диалог наш, который велся в повышенном тоне, привлек внимание одного из пленников — Антони Чемберлена, высокопоставленного чиновника «Фредерик снэр корпорейшн», руководившего строительством завода в Моа. По всей видимости, он слышал наш разговор. Возмущенный, он подошел к нам и заявил консулу, что не согласен с ним и с той резкой формой, в которой ведутся переговоры. Он потребовал от консула, чтобы тот извинился перед нами. Консул послушно выдавил:

— Я прошу принять мои извинения.

— Принимаю, — ответил я и вышел из хижины.

За мной увязался Антони Чемберлен. Мы молча шли к аэродрому. Вдруг он положил мне руку на плечо и «отеческим» тоном на чистейшем испанском языке стал давать советы.

— Слушай! Я буду говорить с тобой, как если бы ты был моим сыном, — начал он. — Ты сумасшедший! Как ты можешь так поносить американское правительство? Как ты не понимаешь, что тот, кто выступает здесь, на Кубе, против США, ничего не сможет сделать? Ты представляешь себе все могущество США? Если бы ты захотел, то после войны мог бы стать сенатором в вашей республике.

Я понимал, с кем имею дело, и поэтому спокойно ответил:

— А теперь послушайте меня, мистер Чемберлен. Не стоит продолжать этот разговор, потому что мы никогда не поймем друг друга. Мы с вами говорим на разных языках. Вы принимаете нас не за тех людей, с которыми привыкли говорить. Мы революционеры, а не честолюбивые политиканы.

Потом я поблагодарил его за своевременное вмешательство в наш разговор с консулом Уоллемом.

В дни «дипломатических переговоров» группа офицеров Повстанческой армии организовала для пленных американцев специальные «экскурсии». Им показали разрушенные и сожженные деревни, познакомили с семьями, в которых были убиты отец, мать или дети. Под впечатлением виденного четверо из пленников по собственной инициативе написали американскому послу в Гаване письмо следующего содержания: