В гостях у сказки, или Дочь Кащея
Шрифт:
Сердце не подвело Степана. Она и правда была там. Устроилась в переплетении ивовых ветвей и расчесывала черные косы. Тоненькая, хрупкая, едва округлившаяся. И не подумаешь, что ро?ала. Мавка, водяница, наваждение... Скрипни песком - улетит, развеется словно туман над водой.
Вспомнив охотничью повадку, почти не дыша, воевода двигался вперед, подкрадывался к своей утушке диким тростниковым котом. Не упустить бы сейчас, когда она так близко, не напортачить бы как давеча. Сумел! Добрался, обнял крепко, нежно прижал к себе. Люба дернулась, забилась как птичка в
Просыпаться после такого не хотелось, но пришлось. И ладно бы ещё причиной побудки оказался привычный звук боевого рога, гогот и соленые шуточки стрельцов, да даже ведро воды на бедовую головушку - все было бы лучше негромкого гoлоса Желана Змеева! Нехотя Степа открыл глаза, чтобы в следующую секунду взвиться с лавки.
– Вставай, воевода! Пришла пора Новгород защищать!
***
Как бы не кривился Степан Кондратьевич, царю-батюшке во сто крат тяжелее пришлось. Ведь функции его постельничего взял на себя сам Кащей Бессмертный.
– Здрав будь, родственничек, - ловко придушив, Берендея, широко улыбнулся чародей.
– Вот и я. Рад? Заждался небось?
Тот захрипел, задергался, стараясь освободиться.
– Тихо-тихо, - по-змеиному прошипел Кащей.
– Вижу, что рад. Главное, чтоб не до усрачки, а то перед подданными оконфузишься.
– Ты...
– Берендей выгнулся. Жилы на лбу вздулись. – Ты...
– Я, - согласился Кащей. – До чего ж тебя придушить хочется, жаль, что времени нет.
– Не увлекайся, Костян, – из темного угла опочивальни выступил Горыныч.
– А то тутошнего самодержца родимчик хватит. Больно хлипкий он.
– Правда твоя, братка. Ладно, потом потешимся, сейчас не время. Слушай сюда, родственничек...
И было что-то такое в голосе бессмертного колдуна, что заставило царя-батюшку утихнуть.
– А?..
– промычал он вопросительно.
– Ага, – хмыкнул чародей.
– Война у нас нонеча с Марьей Моревной. Вставай, надевай чистые портки и вперед на честный бой во славу Новгорода, - Кащей ослабил хватку.
– Совсем ума лишился? – потер шею Берендей, диковато поглядывая на воскресшего родича.
– На себя посмотри, придурок. Ладьи Марьи Моревны в Ильмень озере, а ты о моем душевном здоровье печешься.
– Ты серьезно? Хочешь помочь?
– Более чем, - заверил Кащей.
– Тогда... – Берендей вскочил с постели, быстро оделся. – Поможешь Новгoрод отстоять,и я твой. Хоть режь, хоть ешь. Подличать не буду.
– Царское слово - золото, – усмехнулся в усы Горыныч.
– И почему я ему не верю? А ты, Кость?
– Руку на отсечение даю, клянусь, - выпрямился Берендей.
– Свидетельствую, - торжественно сказал Горыныч и тут же полюбопытствовал.
– А какую руку: десницу или шуйцу?
– Плевать, – отмахнулся Берендей. – Что ты говорил про Моревну?
***
До лесного терема добирались
Как бы там ни было, а из города выбрались быстро,и сразу к лесному берегу причалили, а там уж лешие ждут, путь-дорожку отворяют. Расстарались хозяева дубравы, усадили Любашу с малышами и Платошу с Лукерьей в запряженный лосями таратас и погнали во всю прыть. До самой границы с Тридевятым царством довезли и на руки Зверобою передали. Тот, конечно, тоже не сплоховал, притаранил для Любаши аж цельный ковер-самолет. Загрузил всех, сам уселся да как гаркнет шепотом (Злата и Вовчик все никак не проснутся): ‘Домой быстрррра!’
Короче, долетели со всеми удобствами до самого терема, деток по кроваткам разместили и побежали к Горынычу в кабинет. Там у него стационарное блюдо из заморской фарфоры с наливным яблочком в комплекте для наблюдений за окружающей действительностью приспособлено было. ?асселись все вокруг стола, переглянулись и активировали колдовскую приспособу. ? там такое творится, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
По улицам Берендеевой столицы нечисть не таясь ходит, и никто ее не боится. Бабы с ребятишками, скотом и скарбом за домовыми, банниками и овинниками поспешают только в путь. ? те не кобенятся, пакостей добрым людям не чинят, споро ведут человеков к заветным тропкам, открытым лешими. Тяжело приходится хранителям рощ, дубрав и перелесков, но не сдаются они, принимаю многочисленных гостей под ветвяным кровом, прячут их от псов-рыцарей поганой Марьи Моревны.
В детинце новгородском тоже переполох. Царица-матушка с наследниками и приживалками не желает под кустами наравне с черноногими горожанками прятаться, требует отдельный портал в Лукоморье, прямо в царский дворец. И так это она орет и ножкой топает, что домовые глохнут. Спасибо одному анчутке, сообразил, как дуру глупую образумить.
– Мы бы сo всем своим удовольствием, – говорит с поклоном, - но тамошние сторожевые змеи пока что не научились благородную кровь от простой отличать, а поскольку питаются они исключительно человечиной... Извиняйте, короче...
– Складно врет, – восхитилась Лукерья.
– Надобно его запомнить.
– Дипломат, ёпта, - поддержал Платоша.
– Чешет как по писаному, чисто Мария Захарова. Надо его с Горынычем свести.
Люба от домового только отмахнулась, с блюда глаз не сводит. А фарфора и рада стараться, показывает Кащеевой дочке Бориса- царевича. Рвется парень на передовую, желает геройствовать, с бабами и ребятишками ему тошно, мечтает в богатыри выбиться и самолично Марью Моревну на клочки разорвать. Спасибо давешнему анчутке, отговорил Бориску.