В Калифорнии морозов не бывает

Волчок Ирина

А рука была очень горячая.

Я повёл её мимо цветов в тот закуток, где все курят, а сам думал, что там вместо пепельниц стоят три литровые стеклянные банки, почти всегда переполненные окурками, и воняют страшно. Она остановилась перед цветами, стала их рассматривать, спросила:

— Это сколько же лет такие джунгли выращивать пришлось?

Я понятия не имел, кому понадобилось выращивать эти цветы, сколько лет их выращивали и вообще откуда они взялись. Они всегда здесь были, на моей памяти — всегда такие же, только один в другую кадку пересаживали, но

это тоже уже давно было.

Я подумал, что мне надо зайти в закуток первому, хоть окурки из банок в урну вытрясу. Поэтому выпустил её руку и полез сквозь эти джунгли. Кадки почти вплотную стояли, я уже давно не курил, так что забыл, как неудобно между ними пробираться. Я пробрался в закуток, а она осталась с другой стороны, за цветами, рассматривала их, трогала, что-то говорила — с цветами, что ли, разговаривала? Наверное, с цветами. Очень тихо говорила, я не всё слышал. Один раз расслышал: «Ты ж моя радость». Конечно, с цветами. Не со мной же.

Я вытряс окурки из двух банок в третью, получилась полная, почти с верхом. Я тогда подумал: надо сказать уборщице, чтобы каждый день за банками следила. Ведь на самом деле безобразие, смотреть противно. И воняет мерзко. Потом я подумал, что раньше, когда курил, мне не казалось, что мерзко воняет. И никто из курящих на это не жаловался. Она тоже курит, так что, может, не заметит, что воняет. Я поставил две пустые банки на подоконник, а полную спрятал за кадку одного цветка. Потом спросил:

— Вам помочь сюда пробраться? А то цветы тесно стоят, правда настоящие джунгли.

Она ответила:

— Я уже пробралась.

И вышла из этих джунглей так, будто они ей дорогу уступили. Я тогда подумал, что и в кабинет Марка она тогда вошла, как будто ей дверь дорогу уступила. Через узкую щель — не боком, а совершенно свободно. И сейчас вот так же, совершенно свободно.

Она щёлкнула зажигалкой, которую дала ей Катерина Петровна, и какое-то время смотрела на пламя. Как будто чего-то ждала. Не вообще чего-то ждала, а от этого пламени. От этой зажигалки. Я тоже смотрел на пламя зажигалки и тоже чего-то ждал. Она закурила и отдала зажигалку мне. Зажигалка была очень горячая. Я тогда подумал, что это она от её руки нагрелась. Даже в голову не пришло, что от пламени. Мне тогда вообще ни одной трезвой мысли в голову не приходило.

Она стояла, молчала, смотрела в окно и курила. Я стоял, молчал и смотрел, как она курит. Кажется, она обо мне забыла. Я тогда подумал, что сейчас мне лучше всего уйти. Мама говорит, что самый надёжный способ оттолкнуть женщину — это навязчивость. Я сказал:

— Я пойду, не буду вам мешать. И мне там ещё кое-что дописать надо, я ответственному секретарю обещал пораньше сдать.

— Конечно, — сказала она, обернулась и посмотрела на меня. — Конечно, идите. Тем более, что вы не курите. Я и так вас от работы оторвала.

Я тут же пожалел, что сказал про ответственного секретаря, что я ему пообещал. Она могла подумать, что я намекаю на своё особое положение в редакции, что работаю напрямую с руководством, через голову Марка. Я уже хотел объяснить, что имел в

виду не это, но потом подумал, что ей мои объяснения не нужны. Какое ей дело до моего положения в редакции? Я ничего не сказал и ушёл. Хотел пойти к себе в каморку, но пошёл к Марку в кабинет. Я подумал, что надо дать понять Марку, что я нечаянно дверью хлопнул. Даже придумал план: надо войти, хлопнуть дверью, а потом сказать обыкновенным голосом: «Вот чёрт, опять хлопнула. Что-то у меня сегодня все двери хлопают». Вот так примерно. Чтобы у него не осталось каких-нибудь сомнений на мой счёт.

Я вошёл к Марку, хотел дверью хлопнуть, смотрю — а он по телефону разговаривает. Очень громко и по-английски. Наверное, опять с заграницей. Конечно, я тут же дверь придержал, но как-то неловко, пальцы прищемил, сильно. Хорошо еще, что не сломал. Марк как раз закончил разговор, трубку бросил и услышал, как я рычу от боли. И увидел, что пальцы левой руки содраны в кровь. Марк вскочил, бросился ко мне и закричал:

— Что такое? Что такое? Ты же руку сломать мог! Не сломал? Правда не сломал? К врачу надо! Срочно!

Я подумал, что вот сейчас самый подходящий момент, чтобы дать ему понять, что прошлый раз я не нарочно дверью хлопнул. Говорю:

— Что-то у меня все двери сегодня хлопают. Вот, хотел её придержать, а то опять хлопнула бы. Ты по телефону говорил, а тут двери хлопают.

Марк посмотрел на меня, как на идиота, и говорит:

— Я иногда не понимаю, шутишь ты или всерьёз… Всё-таки думать надо, ради чего героизм проявлять. Подумаешь — по телефону! Ну, хлопнула бы, и что — кто-нибудь умер бы? А тебе чуть пальцы не перебило! А если бы на правой руке? И что бы ты тогда написал, с перебитыми пальцами? Знаешь что, герой, в следующий раз лучше ногу подставляй.

Вот у него действительно никогда не понятно, шутит он или всерьёз.

Я на всякий случай сказал:

— С покалеченной ногой я на работу ходить не смогу.

Марк подумал и согласился:

— Это да. Ладно, в следующий раз подставляй руку. Только опять левую.

Я так и не понял, поддержал он мою шутку или подумал, что насчёт ноги я всерьёз говорил.

Тут вошла она, сразу увидела мою руку и говорит:

— Обязательно холодное надо приложить. И забинтовать потуже, а то распухнет.

Марк тут же засуетился, стал звонить художникам, спрашивать, открывается у них окно или нет, есть на внешнем подоконнике снег или нет, осталась у них чистая марля или нет, потом сказал ей, чтобы сидела и никуда не уходила, а сам потащил меня к художникам. Я сказал, что всё это пустяки, обойдётся, а Марк сказал, что ему в отделе инвалиды не нужны, так что не надо выпендриваться. Или я мечтаю на больничном посидеть? Я опять не понял, шутит он или нет. И вообще, как с ним разговаривать при ней? Так что я пошёл с Марком к художникам, прикладывать к руке снег, а потом туго бинтовать, чтобы опухоли не было. Даже красиво получилось, профессионально. Володя мединститут заканчивал, так что он в таких вещах разбирается. А художник — это он так, без специального образования.