В канкане по Каннам
Шрифт:
— Узнаешь?
Кейт увидела наброски портрета какой-то пары — судя по всему, состоятельной, с легким налетом порочности и тайны. И тут Кейт узнала узкие глаза мужчины, его оценивающий взгляд и розовое платье девушки. Это была боснийская поп-звезда и ее пожилой поклонник.
— Просто потрясающе, — тихо выдохнула Кейт. — Как же это здорово — уметь рисовать!
— Но сочинительство во многом похоже на живопись, — сказал Фабьен. — Ведь нас тоже интересует форма, размер и баланс. Ты должна создавать историю так же, как я картину. И точно так же необходимо
Кейт смотрела на него во все глаза — она никогда не думала так о своей работе.
— И чтобы достичь успеха, каждому из нас нужно отдавать работе всего себя, используя весь свой опыт. Жить полноценной жизнью, наблюдать за происходящим вокруг…
Кейт задумалась о том, живет ли она так, как сказал Фабьен. Нет, похоже, она только в самом начале пути.
— Выпьешь вина? — Он достал бутылку из старого холодильника, который тоже ютился под рабочим столом, и разлил напиток по двум разномастным бокалам. — Конечно, не очень-то изысканно, — извинился он, протягивая ей бокал.
— Спасибо.
Напиток оказался на удивление вкусным и прохладным.
— Лучше, чем в «Биллиз», да?
— В «Биллиз»?
— «Биллиз»! — кивнул Фабьен. — Где ты завтракаешь в Англии. Ты рассказывала мне недавно, в отеле «Дю рок».
— Я говорила о «Биллиз»? — не веря своим ушам, переспросила Кейт.
— Кафе в Окмаклетуэйте, — улыбнулся Фабьен.
— В Слэкмаклетуэйте.
— Я ничего не забыл. — Он удовлетворенно причмокнул губами. — Газета, пиццерия, Дорин Брейсгирделл и женская ассоциация. Глэдис Аркрайт и «Ромео и Джульетта».
— Я обо всем тебе рассказала? — Она выпила тогда гораздо больше, чем ей казалось. Как неприятно! К счастью, графиня ничего об этом не знает.
— Да, и мне очень понравилось. И Одиль тоже была в восторге, когда я пересказал ей.
— Пересказал? Про Дорин Брейсгирдл и Глэдис Аркрайт? — Кейт представила себе, как перекошенное лицо графини еще сильнее искажается от отвращения.
— А почему нет? Одиль считает, что ты очень интересный человек. Она наверняка сказала тебе, что очень любит Англию и все, что с ней связано. И отлично говорит по-английски.
— Правда? Я общалась с ней только на французском.
Фабьен кивнул:
— Ну да. Мы часто беседуем по-английски ради практики. Я тоже обожаю Англию. Как я уже говорил тогда в отеле, я хотел бы поехать и поработать в твоем городе. В Экмаклетуэйтсе.
— Слэкмаклетуэйт. — Конечно же, это шутка. Что он может там нарисовать? Обнаженную Глэдис Аркрайт? Натюрморт с картошкой и сыром из «Биллиз»? Обнаженную Глэдис Аркрайт, поедающую картошку с сыром?
— Я мог бы написать твою бабушку. Как она вяжет. Она ведь любит вязать, правильно?
Кейт кивнула — у него поистине великолепная память.
— Или твою маму на кухне. Или отца, стоящего напротив телевизора. Или ту женщинус… как вы это называете, 1е cocktail des fruits… [32] Тетю Жанну?
— Тетушку Джоан? — Неужели она рассказала даже эту семейную историю? Доктор прописал сестре отца диету, но через несколько недель она снова пришла к нему, жалуясь, что не сбросила ни фунта, хотя твердо следовала его советам и ела фрукты вместо пудинга. Правда, в итоге выяснилось, что ела она консервированный фруктовый коктейль, поливая его сверху заварным кремом.
32
фруктовый салат (фр.).
— А еще твой дядя с рулонами туалетной бумаги. Настоящий английский чудак!
Кейт улыбнулась. Неужели она и об этом проболталась? Дядя Грэхем имел привычку каждый вечер перед сном менять рулон дорогой цветной туалетной бумаги «Андрекс» на самую обычную белую из супермаркета. Он объяснял это тем, что нет никакого смысла пользоваться хорошей бумагой в те часы, когда к тебе никто не может зайти, чтобы оценить ее.
— Или я мог бы написать Слэк-Палисэйдс, — фыркнул Фабьен. — Шампань де Вайн. Ната Хардстоуна. Или, — вдруг пробормотал он, заметив застывшее лицо Кейт, — это плохая идея?
— Нет, — сказала Кейт и подумала, что ее очень порадовало бы, если бы Нат утонул в скипидаре или был до смерти забит мольбертом. Никакие другие его связи с миром искус ства ее не устраивали. Она выпила много вина, но упоминание о Нате подействовало на нее отрезвляюще. И еще более отрезвляющей была мысль о том, что, если Фабьен запомнил в деталях все рассказы из отеля «Дю рок», он не забыл и то, о чем она говорила на приеме на мысе Ферра.
Все время, пока они разговаривали, рука Фабьена двигалась над маленьким блокнотом. Кейт поняла, что он рисует ее. Она напряглась и постаралась одновременно втянуть щеки и принять более выгодную позу.
Фабьен резко остановился.
— Ну вот, когда ты начинаешь позировать, твое лицо уже не такое интересное. Расслабься, — сказал он, — продолжай говорить.
— Э-э… — Кейт пыталась придумать тему, которая не была бы связана с дядей Грэхемом или тетушкой Джоан. Или Натом Хардстоуном. — Расскажи мне о графине, — попросила она.
— Одиль… — Фабьен осторожно водил карандашом по бумаге. — Очень интересная женщина. Она прожила потрясающую жизнь.
— Правда? — Кейт уже готовилась услышать, что художники наперебой хотели, чтобы Одиль им позировала. Наверняка старуха и Фабьену все это рассказывала.
— Очень интересная женщина. Она когда-то сама рисовала и позировала… была очень красивой моделью. Все хотели рисовать ее.
— Послушай, по поводу красивой модели… Это ведь неправда? Посмотри на ее лицо! Оно же все перекошено!
Фабьен продолжал молча рисовать.
— Она показывала мне фотографию, — Кейт понимала, что поступает низко, но была полна решимости докопаться до истины, — красивой молодой девушки на пляже. И сказала, что это она, но это же невозможно! Между ними нет ничего общего!