В клетке
Шрифт:
Она была довольна тем, что так преодолела их (ибо она убедила себя, что это действительно так), и самым странным было то, что она уже больше не тосковала по проходившим перед нею картинам недавнего прошлого и ее не тянуло к этому прошлому возвращаться. На солнце, на ветру, среди всех морских запахов оно стало казаться ей чем-то фантастическим и далеким. А коль скоро мистеру Маджу нравилось смотреть на проходившие мимо процессии – и в Борнмуте, и на пирсе, совершенно так же, как в кварталах Чок-Фарм или где бы там ни было, – то она приучила себя относиться без раздражения к тому, что он принимался всякий раз считать их участников. Среди последних особенно выделялись препротивные женщины, чаще всего толстые, в белых башмаках и мужских фуражках; они неизменно привлекали его внимание, но ей это
Он приходил в восторг от пестрой толпы, не зная – или, во всяком случае, ничем не выказывая, что знает, – сколь не похожи люди, проходившие перед ее внутренним взором, на всех этих женщин в морских фуражках и одетых в куртки приказчиков. Его наблюдения над типами людей и вообще его отношение к этому зрелищу возвращало ее к перспективе жизни на Чок-Фарм. Иногда ее удивляло, что, работая у Кокера, он так мало всего извлек от соприкосновения с тем избранным обществом, которое там бывало. Но вот однажды вечером, когда дни их безоблачного отдыха уже подходили к концу, он предоставил ей такое доказательство своей стойкости, что она даже устыдилась, что все еще продолжает от него что-то скрывать. Это было нечто такое, о чем при всей своей словоохотливости он все же сумел умолчать, выжидая, пока не будут решены другие вопросы. Он объявил ей наконец, что готов жениться на ней, что дела его окончательно определились. Его повысили в должности на Чок-Фарм; его принимали в участники предприятия, и решение всех остальных пайщиков, что он обладает достаточным для этого капиталом, было для него самым лестным признанием, какое он получал за всю свою жизнь. Поэтому им больше уже незачем ждать, и свадьбу можно будет назначить на самое ближайшее время. Они и назначат этот день еще до своего отъезда отсюда, а он успел уже, между прочим, приглядеть славный домик. В первое же воскресенье он повезет ее туда, чтобы она могла посмотреть сама.
19
То, что он до последней минуты не сообщал ей эту важную новость, что он затаил ее в себе и не пустил в ход этот козырь тогда, когда она слушала его болтовню и когда они вместе предавались отдыху, было одним из тех неожиданных поступков, какими он все еще мог производить на нее впечатление; это чем-то напоминало ей о сокрытой в нем силе, той самой, с которой он тогда выставил вон пьяного солдата, говорило о его жизненном опыте, сказавшемся и на его карьере. Это заставило ее немного прислушаться к доносившейся до нее музыке; она поверила так, как, может быть, не верила раньше, что будущее ее определилось. Ясно было, что мистер Мадж – это ее судьба; но как раз в эту минуту она сидела, глядя куда-то в сторону, и когда она наконец снова услышала его голос, он не увидел ее лица. Он не заметил на глазах у нее слезинок, а ведь они-то отчасти и объясняли, почему она все еще медлит с ответом, и он дерзнул выразить надежду, что теперь-то она насытилась своим пребыванием у Кокера. Тут она обернулась.
– Ну конечно. Там сейчас полное затишье. Никто не приходит, разве что какие-нибудь американцы от Траппа, а от этих нечего особенно ожидать. Вряд ли у них вообще есть тайны.
– Тогда выходит, что той исключительной причины, которая удерживала вас там, теперь уже нет?
Она на минуту задумалась.
– Да, той уже нет. Я все разгадала. Они все у меня в руках.
– Значит, вы можете уже перейти? Она все еще медлила с ответом.
– Нет, пока еще рано. Остается еще одна причина, совсем другая.
Он осмотрел ее всю, с ног до головы, как будто причину эту она держала то ли у себя во рту, то ли в перчатке, то ли под жакетом, а может быть, даже ухитрилась на нее сесть.
– Ну так назовите же ее мне, прошу вас.
– Тут я как-то раз вечером вышла, и мы сидели в Парке с одним господином, – сказала она наконец.
Он слушал ее с поистине безграничным доверием, и теперь она даже сама не могла понять, почему ее это не раздражает. Оттого, что она имела возможность открыть ему всю правду, которой никто не знал, ей становилось легко и свободно. Теперь ей действительно захотелось все рассказать и отнюдь не ради мистера Маджа, а только потому, что ей это было нужно самой. Правда эта заполняла весь тот отрезок жизни, с которым она готовилась расстаться, заливала его светом и окрашивала как некую картину, которую она непременно сохранит в сердце и которую, какими бы словами она ни пыталась ее описать, все равно не увидит никто другой. К тому же ей вовсе не хотелось возбуждать в мистере Мадже ревность; это не доставило бы ей ни малейшей радости, ибо та радость, которую она за последнее время изведала, отвратила ее от развлечений более заурядных. Да к тому же у него ведь и не было повода ее ревновать. Самым странным было то, что она всегда знала, что, вообще-то говоря, чувство его уязвимо; как видно, он и тут проявил осмотрительность: в сердце полюбившейся ему девушки не было яда. Она сразу же поняла, что никогда не может увлечься человеком, в котором какое-нибудь другое, более высокое чувство не пересилит ревность.
– А для чего же все это понадобилось? – спросил он с участием, которое отнюдь не говорило в его пользу.
– Ни для чего, мне просто представился случай пообещать ему, что я его не оставлю. Это один из моих клиентов.
– Так ведь это он должен думать о том, чтобы вас не оставить.
– Он-то меня не оставит. Но я должна продержаться там до тех пор, пока я буду ему нужна.
– Нужна, чтобы сидеть с ним в Парке?
– Может быть, буду нужна и для этого, но я этого делать не стану. Я была рада его повидать, но все сложилось так, что с нас хватит и одного раза. Я могу принести ему больше пользы другим способом.
– А скажите, каким же?
– Ну, в другом месте.
– В другом месте? Подумать только!
Эти слова она слышала и от капитана Эверарда, но насколько же иначе они звучали в его устах!
– Нечего вам думать. Ничего тут нет. И все же, может быть, вам следует знать.
– Ну конечно, следует. Так что же дальше?
– Да как раз то самое, что я ему и сказала. Что я готова сделать для него что угодно.
– То есть как это «что угодно»?
– Всё.
Мистер Мадж ответил на это тем, что незамедлительно вытащил из кармана пакет с какими-то сластями. Сласти были предусмотрены с самого начала программой поездки, но только три дня спустя обрели форму и вкус шоколадных конфет.
– Возьмите еще одну, вот эту, – попросил он. Она взяла конфету, но не ту, которую он предлагал, после чего он продолжал: – Что же было потом?
– Потом?
– Что же вы сделали после того, как сказали ему, что готовы для него на все, что угодно?
– Я просто ушла.
– Из Парка?
– Да, и оставила его там. Я не позволила ему идти за мной.
– Тогда что же вы ему позволили делать?
– Ничего не позволила.
С минуту мистер Мадж размышлял:
– Так для чего же вы тогда туда ходили? Сказано это было даже не без некоторой укоризны.
– Я тогда сама еще точно не знала. Должно быть, для того, чтобы побыть с ним, один раз. Ему грозит опасность, и я хотела, чтобы он знал, что я об этом знаю. От этого наши встречи у Кокера – а именно из-за них я и не хочу уходить оттуда – становятся более интересными.
– Все это становится до чрезвычайности интересным для меня, – простодушно заявил мистер Мадж. – Так, выходит, он не пошел за вами следом? – спросил он. – Я бы пошел!
– Да, конечно. Помнится, вы же с этого и начали. Вы не можете выдержать никакого сравнения с ним.
– Никто не может выдержать сравнения с вами, моя дорогая. Вы становитесь дерзкой! Какая же это опасность ему грозит?
– Что его выследят. Он любит одну даму, и это незаконно, и я открыла его тайну.